Генри Олди - Герой должен быть один

— Я и не жду, — с угрозой бросает Геракл. — Ни от Семьи, ни от вас.

— Правильно. Но мы далеко. Олимпийцы — ближе. И соображают быстрее. Не всегда, но — зачастую. Это ведь их идея — смертные Мусорщики — полулюди, способные убивать навсегда таких, как мы… Создавая Гигантов, мы просто позаимствовали идею Семьи. Более того, находясь в Тартаре, мы имеем некоторые преимущества — никакой Геракл не доберется сюда, чтобы покончить с Павшими! А вырвавшись, мы, в которых выгорело все, кроме жажды мести и свободы (но в первую очередь — мести) — о, мы непременно нарушили бы любое равновесие! Боюсь, что даже Сторукие мало чем смогли бы тогда помочь миру — а я все-таки сын Матери-Геи и не желаю ей столь дикой участи.

Дверь скрипнула, дрогнула… и осталась на прежнем месте.

— Пусть все остается как есть, — продолжает Крон. — Мы подождем. Мы умеем ждать. Скажи мне, Геракл — ты помнишь некоего Аттама, [74] Аттам — греч. произношение имени «Авраам». Отправившись за яблоками Гесперид, Геракл побывал в Палестине, где помешал Аттаму (Аврааму) принести в жертву богу собственного сына Акаба (Иакова). Спутники Геракла объяснили Аттаму, что могучий «киввеус» (как звали в Палестине ахейцев) — сын бога и его посланник. которому ты помешал принести собственного сына в жертву богу?

— Помню, — улыбается Геракл. — Пришлось хорошенько намять длиннобородому упрямцу бока, прежде чем он согласился заменить мальчика овном.

— А какому из богов поклонялся этот упрямый Аттам? — вкрадчиво интересуется Крон.

— Было у меня время спрашивать?! — недоумевает Геракл. — Дию, наверное, Зевсу… кому же еще?!

— Дий, — медленно и отчетливо, подчеркивая каждый звук, выговаривает Крон, — Деус [75] Имя Зевс звучит скорее как «Дзеус». … нет, дитя мое, не Зевсу поклонялся этот Аттам, а совсем другому богу. Народ Аттама зовет этого Бога множеством имен, но главное не в этом.

— Варвар… — бормочет Геракл, брезгливо пожимая плечами.

— Главное в том, что этот Бог для них — Единый.

— Единый?

— Да. Он уже здесь, на Гее. Дважды Павшие были правы — Ему тесно в Себе.

— Кто он, этот Единый?

— Долго объяснять. И ни к чему. Скажу только, что у любого бога обязательно должен быть противник. Мы, Павшие, — вечные противники Олимпийцев. Две крайности. Вы, люди, — посередине. Если место Семьи займет Единый, как бы его ни называли — мы, Павшие, никуда не денемся. Мы по-прежнему останемся в Преисподней, в самом низу Ада. [76] Ад — произошло от «Аид». И вы, люди, — тоже останетесь на Гее. Вы будете верить в Единого; а значит, и в нас. Нет, мы не будем голодать… и, может быть, благодаря нам и людям Гея не ляжет подстилкой под Единого.

— Не рано ли ты зачислил людей в свои союзники, Крон-Павший?

— Возможно. Возможно, люди найдут еще один путь, где не будет места ни нам, ни Семье, ни Единому… И залогом тому — миф о Геракле. О смертном, сокрушившем чудовищ и Гигантов; о том, кто не уступал дороги богам и без кого Олимпийцы были бы бессильны перед выходцами из Преисподней. Взойдешь ты на Олимп или просто умрешь — я желаю этому мифу долгой и счастливой жизни. А теперь…

Крон замолкает надолго.

— А теперь о последнем. Жизнь твоя оборвется не завтра, и наверняка в ней будут дни, когда она станет в тягость, когда тебе захочется не жить, не знать, не помнить…

— В моей жизни было немало таких дней, — сквозь зубы цедит Геракл.

— Так вот, я, Крон-Павший, твой предок, хочу сделать тебе прощальный подарок. У меня нет ничего вещественного, чтобы дать тебе; я не могу увеличить твою силу или продлить жизнь, подарить славу или богатство… Моя стихия — время. Правда, находясь в Тартаре и частично — внутри тебя, я не в силах повелевать временем внешним. Но я могу дать тебе власть над твоим собственным временем, над мгновениями твоей памяти. И когда настанет черный день — выбери любой момент из твоей прошлой жизни, и ты сможешь мысленно вернуться в него, пережить заново, ощутить во всей полноте…

Наверное, окружающие сочтут тебя безумцем. Но впервой ли тебе? Тем более что это безумие будет безобидным. Мой дар отныне всегда будет в тебе, и ты сможешь воспользоваться им, когда захочешь.

Вы ОБА сможете.

Но при этом никогда — вы слышите?! — никогда не уходите оба одновременно в один и тот же момент вашей жизни! Иначе может случиться беда.

А теперь — прощайте.

И обещаю, что безумие Павших не постучится больше в душу Геракла.

Эта дверь закрывается навек.

Беспокойство ни на миг не отпускало Иолая, забравшись под кожу подобно клещу, толкаясь в сердце мохнатыми лапами, отравляя минуты сна, — и самым неприятным было то, что Иолай не мог найти ни одной реальной причины для волнений.

Все складывалось настолько удачно, что это просто не могло быть правдой.

Алкид забыл про безумие; тайна Флегрейских полей оказалась надежно похоронена под могильным курганом легенд; трое из Салмонеева братства, оставшиеся в живых, — Нелей, Авгий и Гиппокоонт — находились совсем рядом, на Пелопоннесе; не в силах покинуть свои области, они могли только ждать, когда у великого Геракла дойдут руки и до них, лишенных явного и тайного могущества; и даже боги, раздражительные и непредсказуемые Олимпийцы, вели себя самым благожелательным образом.

Аполлон, сдирающий кожу с сатира Марсия, дерзнувшего вызвать Мусагета на музыкальное состязание; Артемида, расстреливающая детей болтливой Ниобы; Афина, превращающая Арахну-лидиянку, свою соперницу в ткаческом ремесле, в безобразного паука; Зевс, испепеляющий целые города; Дионис, карающий тирренских пиратов…

Все это ушло в прошлое и даже стало забываться — ахейцы по природе своей не были злопамятным народом.

И пересыхал ручей крови человеческой, струившейся по алтарям.

Может быть, поэтому Иолай легко откликнулся на призыв старого знакомца Тезея — тот, так и не помирившись со вздорными афинянами, пребывал сейчас на Скиросе, маленьком островке северо-восточнее Эвбеи — и, обозвав себя перестраховщиком, покинул Пелопоннес.

Он хотел доказать себе, что все и впрямь обстоит хорошо.

За неделю до его отбытия в Тиринф стали стекаться добровольцы со всей Эллады — прошел слух, что не сегодня завтра Геракл вторгнется в Элиду — и желающих пограбить скрягу Авгия собралось так много, что Арголидская котловина оказалась для них мала.

Грозного клича «Геракл идет» вполне хватило, чтобы у несчастных элидян опустились руки; у всех же остальных руки немедленно зачесались.

Тут же занервничали близлежащие Микены, дав понять, что не склонны терпеть присутствие такого количества вооруженных людей в опасной близости от микенских стен. Но и это обострение ситуации разрешилось самым удачным образом — из Аркадии прибыл гонец от правителя Кефея, бывшего аргонавта, и предложил земли Кефея для размещения войска, а также услуги воинственных аркадян в грядущем походе.