Генри Олди - Герой должен быть один

Он готовил новое тело тщательно и кропотливо.

Он, Амфитрион-Изгнанник, снова был на войне. Только это была не привычная война людей, где все ясно: вот жизнь, а вот смерть, и от первой до второй мечом подать. Бессмертные вели войну иначе — вот жизнь и вот жизнь, и никакие войска не выстраиваются на равнине, блестя панцирями и шлемами…

Но и на этой войне лилась кровь.

Кровь смертных.

Мелочь для обеих противоборствующих сторон.

И он, Амфитрион-Изгнанник, волею Ананки-Неотвратимости оказался в одном из враждующих лагерей.

Боги, титаны, Павшие… и я.

Смешно?

Нет, не так: боги, титаны, Павшие… и мы.

Я и сыновья — это уже мы.

И это уже не смешно.

Бледно сияющая Луна-Селена и звездноглазый Аргус равнодушно взирали на двигавшуюся внутри пустой палестры маленькую фигурку. Амфитрион не знал, что именно в эту ночь светловолосой и тихой жене Ификла Астеропее не спалось; встав с ложа, она некоторое время бесцельно бродила по дому, потом, уже совсем было собравшись снова лечь, по примеру свекрови заглянула на детскую половину — и обнаружила пустое ложе Иолая.

Ее крики разбудили сперва рабыню-няньку, после остальных домочадцев, и вскоре весь дом был на ногах, засверкав огнями светильников и факелов.

Иолая нигде не было.

Когда порядком уставший Амфитрион перелез обратно через стену и направился к своим покоям, в мегароне он неожиданно для себя обнаружил всю семью в полном составе: хмурый Алкид, взволнованный Ификл, заплаканная Алкмена, раздраженная Мегара (впрочем, это было ее обычное состояние), растерянно моргавшая Астеропея — и даже жившие отдельно Ликимний и молча вздыхавшая в углу Перимеда, его жена.

«Еще б Креонта вызвали! — скривился Амфитрион, глядя на толпу родичей. — Что ж это они, без басилея-то?!»

— Иолайчик! Хвала Зевсу, живой! — всплеснула руками Алкмена, бросаясь к внуку, и ее огромная тень заполошно метнулась по стене мегарона.

— Ну и где ты шлялся, гулена?! — угрюмо поинтересовался Ификл, тщательно скрывая свою радость по поводу благополучного завершения всех треволнений этой ночи.

— В палестре, — лаконично ответил Амфитрион.

— В палестре? — не удержался заспанный Ликимний, зачем-то поворачиваясь к мальчишке боком и вжимая голову в плечи. — Ночью? Что можно делать ночью в палестре?!

— Тренироваться.

— И не страшно было?

— Не страшно, — отрезал Амфитрион, начиная тяготиться этим допросом.

Ификл задумчиво сощурился, и домочадцы незаметно для себя умолкли, вопросительно глядя на Иолаева отца.

— Странный ты какой-то стал, сынок… нет, палестра — это хорошо, да и ты окреп, подрос, ешь за троих! Только чего б тебе со сверстниками не играть, ночью спать, как все люди, а в палестре днем заниматься?! Молчун ты у меня, слова не вытянешь… а мы волнуемся!

Амфитрион терпеливо молчал, оправдывая последние слова Ификла, и глядел мимо родни.

— Может, привиделось что-то? — участливо поинтересовалась Астеропея. — Или из богов во сне кто-нибудь являлся? Ты не стесняйся, Иолай, ты расскажи!

И тут Амфитрион решился.

Он не видел иного способа заинтересовать Одержимых Тартаром собой — безобидным малолетним Иолаем, сыном Ификла и племянником Алкида.

Собой.

Приманкой.

Жертвой.

— Являлся, — во всеуслышание заявил он. — Только, кажется, не бог.

— А кто? — Амфитрион даже не заметил, кому принадлежал вопрос.

— Не знаю. Вроде как тень… на тебя, папа, похожа. И на дядю Алкида. Говорила… говорил: я твой дед Амфитрион, сын Алкея-Микенца.

— Врешь! — выдохнул Алкид, уронив на пол бронзовую подвеску, которую до того рассеянно вертел в пальцах.

— Вот и он сказал, что не поверят. Тогда велел: расскажи им, как дом наш горел, когда твоего отца и его брата еще на свете не было, а бабушка Алкмена в тягости была, ногу подвернула и чуть не задохлась — еле вытащили…

— Было, — бледнея, прошептала Алкмена.

— Или как ночью в переулке напали на нее, когда от Навсикаи шла — а я… то есть он отбил бабушку у шестерых. Одному, говорил, горло его же собственным ножом перерезал…

— Было! — Алкмена смотрела на мальчишку совершенно безумными глазами, и Амфитрион решил: достаточно.

— Это действительно было, мама? — глухо прозвучал в наступившей тишине голос Ификла.

— Было. Я вам никогда не рассказывала…

— Значит, правда? — Алкид подобрал злосчастную подвеску и ссутулился, стараясь не глядеть на Иолая.

— Как он там… дедушка твой? — взгляд Алкмены молил: «Скажи хоть что-нибудь!» — и Амфитрион не выдержал.

Отвел глаза.

— Говорил — неплохо ему там. В Аиде этом. На Островах Блаженства живет. Один. Никто не мешает. Вас всех к себе ждет. Но предупреждал, чтоб не торопились — он подождет, у него теперь времени много. Даже слишком.

— А еще что говорил? — Ификл весь подался вперед. — Еще хоть что-нибудь?!

— Говорил, — охотно согласился Амфитрион. — Дескать, его ко мне боги послали. Известить, что я теперь буду папу и дядю Алкида везде сопровождать. Они вот-вот подвиги совершать станут (Алкид вздрогнул и опять уронил подвеску, услышав это), вот и я с ними… А для этого надо много кушать и хорошо заниматься. Ну, я и стараюсь.

— Все? — несколько выждав, спросил Алкид.

— Нет, не все. Велел мне мяса побольше есть и лепешек, а козьим молоком двоюродного дедушку Ликимния поить. Три раза в день. Нет, даже четыре. Вместо вина. А еще…

Амфитрион быстро оглянулся и удостоверился, что дверь в мегарон слегка приоткрыта. Челядь явно подслушивала, как он и надеялся, и Амфитрион очень рассчитывал на длинные язычки служанок.

— А еще дедушка говорил, чтобы жертвы ему приносить не забывали. Всякие. А если я его слушаться не буду, то со мной будет так же, как с дядей Алкидом. А что будет — не сказал. Дядя Алкид, ты что, в детстве дедушку не слушался? Что с тобой было?

— Болел, — угрюмо бросил Алкид.

— А сейчас ты выздоровел?

Алкид не ответил.

Амфитрион, насвистывая, вприпрыжку несся к палестре, размышляя над случайно подаренной ему возможностью сознательно наслаждаться детством.

Многие ли, кроме него, могут похвастаться этим?

Жизнь, при всех ее подвохах и кознях, иногда все же поворачивалась приятной стороной; особенно в последние дни, когда слов «Дедушка сказал!» хватало, чтобы бесповоротно настоять на своем — будь то распорядок занятий или что иное.

«Радуйся, Иолай! — подумал Амфитрион. — Радуйся, пока…»

— Радуйся, Иолайчик! Ой, вырос, вырос-то как! Совсем большой стал!..

И детство закончилось.

Пыль, клубящаяся следом, вдруг прибавила ходу, догнала, обступила, едким пеплом запорошив горло, заставив слезиться глаза; всклокоченное облако закрыло солнце, и Амфитрион был вынужден вспомнить, кто он есть на самом деле.