Кирилл Клеванский - Путешествие на восток

Ни секунды не колеблясь, я выхватил клинки из ножен и, срубив веревку, держащую меня словно пса на привязи, двинулся к мачте. За спиной слышались какие-то крики и проклятья, но меня это не волновало. Три раза меня накрывала волна, три раза лишь чудом я удерживался на ногах. Но вот она мачта и вделанные в неё дубовые штыри, по которым можно было взобраться наверх. Вложив старшую саблю в зубы, и держа в левой руке младшую, я стал взбираться по этой лестнице к чернильным небесам. Чем выше я был, тем сильнее меня качало, порой мне казалось что еще немного, и я окунусь в море цвета бездны. Но новый рывок и еще десяток сантиметров оставлен позади. На конец я запрыгнул в бочку и попытался вытянуть саблю, заранее зная что это невозможно. Дерево так сильно набухло и стянуло все щели, что потребовалось бы усилие двух титанов, дабы вытащить эту сорока сантиметровую полоску стали. И в тот ж миг с неба сорвалась новая серебряная змея. Привлеченная сталью и человеческой плотью, она устремилась прямо в бочку, но мгновением раннее, безумный маг уже зачаровал свои клинки и те заискрились и зашипели когда вокруг них забегали разряды молнии.

Выставив перед собой сабли я встретил молнию. Небесная была словно потускневшее серебро, мои же были как чистый лунный свет, казалось еще чуть ярче, чуть светлее и те станут белыми. Удар был страшен и силен, застонали плечевые суставы, на натянутых жилах, можно было играть как на струнах лютни, дыхание сперло, а лицо обдало жаром. На какое-то мгновение, воздух вокруг высох до такой степени, что вдохни я его и легкие бы сгорели как сорвавшаяся с небес звезда. Но чуть меньше чем доля секунды спустя, вновь захлестал дождь, давление исчезло, а древние руны забытого алфавита на саблях засияли ярче. Над своим оружием я работал около тысячи часов, бог над своими молниями трудился около миллиарда лет и пришло время сравнить чей гений сильнее.

Я посмотрел вниз, там черные точки метались по коричневой кляксе. Муравьиная работа кипела, но по сравнению с бескрайней мглой и яростью моря, это было бесполезное усилие. Словно младенец выполз на поле брани и попытался перевернуть ход битвы двух армий. И пусть сейчас я и есть тот самый младенец, и моя армия лишь пара сотен матросов, а наша крепость лишь парусный корабль, но никто еще не сдался и не опустил руки. Вряд ли человек может подчинить природу, но победить… нет такого чего нельзя одолеть, если руки крепко сжимают сталь, а сердце бьется бесстрашно, как отлаженный часовой механизм.

Черное небо, с палубы такое тяжелое, но далекое, сейчас было много ближе и в разы тяжелее, а безжизненная долина из черных водяных холмов, станет могилой неудачнику, не выдержавшему схватку. И новая молния, сорвавшись с небес, ударила в Лунные Перья, выдержав её удар, я почувствовал как расплываются губы в азартном оскале. То чувство, возникшее в сражении с волками, сейчас взревело и затопило все мое сознание.

— И это все?! — кричало оно моими устами, взывая к прОклятым небесам.

И каждая новая отбитая молния, заставляло сердце биться быстрее. Словно все эти росчерки, вливали в меня жизнь, или, быть может, своей же жизнью, я отражал атаки несуществующего бога. Все спуталось, смешалось и лишь влекомый неведомым чувством, я удерживался на плаву в вихре собственного сумасшествия. Я не знаю сколько это продолжалось, как часто отбитые мною змеи, захлебывались в хаосе морского безумства, и сколько раз я глох от грома, казавшегося мне яростным, воинственным воплем. Сколько раз это чувство в груди сотрясало мои легкие, а из горла вырывался отрывистый, хриплый смех. Все что я знал, что огонь моих клинков и небесный огонь, сожгли и без того облезлого пса страха. Тот больше не скулил, не ныл, не рвал и даже не рычал, он исчез, как утренний туман, гонимый ветром.

Но тут небеса будто засветились, и особо яркая вспышка на миг ослепила меня, а из черной воронки вырвалась не змея, а настоящий дракон. Оскалив свою пасть, он устремился ко мне, и скрестив клинки перед собой я встретил его со всей решимостью и отвагой, на какую только способен человек сражающийся со стихией. Руки дрожали, я слышал скрип костей и стон мышц, слышал крики жил и ярость закипающей крови, но все же я держал. Держал упавшую на меня звезду, яркую и сильную. И тут Спиной я прижался к мачте, и услышал треск. Нет, это был не мой позвоночник, это была мачта. Она оказалась слабее и подломилась под бочкой, в самом хилом своем месте, где было слишком много стыков и заклепок. И я упал. Как когда-то давно, в другом мире, гордый юноша Икар, не послушавшийся заветов отца и поднявшийся слишком высоко к небу. Так же я, не знавший этих заветов, и пытавшийся одолеть черные небеса, познал горький вкус поражения. Летя спиной вниз, я видел, как отдаляется одна чернота и приближается другая, вот мигнул бортик и чьи-то спины, безразличные и безучастные, занятые своими делом. И старое, позабытое чувство, голодной водяной бездны, захватывающей тебя, молотом ударило по мне.

Это был страшный удар, чуть не вырвавший из легких весь воздух, но почему-то я был сосредоточен лишь на том как защипало в носу. И сразу все стихло, звуки, крики, треск, все пропало. Вокруг была холодная тишина и ледяной покой затягивающий меня все глубже и глубже. Открытые глаза не видели ничего, лишь только черноту, дрожащую и мерцающую и тогда я их закрыл. Сознание покидало меня и у меня не осталось ни сил ни власти, чтобы удержать его на месте. Уплывая, куда-то в безграничные дали, я ощутил как чьи-то руки подхватили меня, как мы куда-то полетели и как по ногам бьют рыбьи хвосты.

"Дельфины" — подумал я.

— Тебе еще рано умирать, — послышался потусторонний шепот, больше похожий на треск и клекот. — Безумный ветер.

"Дельфины не разговаривают" — подумал я и тьма забрала меня с собой.

За окном проскальзывали огни, сливающиеся в паутинку, оплетающую старые, но красивые дома. Редкие пешеходы, идущие по тротуару, мелькали так быстро, что оставляли за собой лишь серую дымку, напоминающую гриб. Шел дождь. Не тот летний, теплый, но освежающий, а осенний. Промозглый, с острыми каплями и резким ритмом. Чуть наклонив голову, я посмотрел на небо. Серое, неприветливое, будто спрятавшееся от пристальных, любопытных взглядов. Мимо пролетел мерин, резко просигналив нашей разбитой шхуне.

— Упырь, — проскрипел Ник — штурман покореженного шевроле, бородатого года выпуска.

Из магнитолы доносились отзвуки живого выступления не самой популярной рок-группы. Я лишь сильнее кутался в пальто, пытаясь согреться. Впрочем, в салоне было достаточно тепло и видимо морозь испытывал лишь я.

— О, Тим проснулся, — хмыкнул Тим, сидевший на переднем сиденье.