Далия Трускиновская - Окаянная сила

Подумала она так, и тут же взыграла в ней гордыня.

— Да неужто сама я ее, силу окаянную, не пересилю?

Задумалась Алена — помнят ли ее еще в Моисеевской обители? Сколько же лет прошло с того денька, когда покойная государыня Наталья Кирилловна приезжала к Лопухиным Дуню смотреть? Восемь? Кабы не девять…

Забыли. Мало ли там перебывало девок-рукодельниц. А коли нет — так забудут.

И тут же вспомнились заморочные слова:

— Говорил царь Азарат, приговаривал, он врагам моим наговаривал: «Будьте вы, супостаты и недруги, как столбы в избе, не было бы у вас ни ума, ни разума, ни мысли, ни памяти, ни советов, ни посулов. Кости, череп разойдутся, мысли киселем расплывутся, очи в сторону заведутся, а заснут сном глубоким — не проснутся. Ходить будут спящие, спать будут сидящие, говорить, зевая, ничего не понимая…»

Алена и не заметила, как вслух заговорила, сжав левый кулачок в правом, с оскалом да с придыханьем. Перед глазами длинный ряд инокинь-черничек пустила — как они в трапезную торопятся, семенят, одна другой в затылок, и, нагнувшись, исчезают в низкой дверце… откуда бы в трапезной быть такой дверце?..

— Господи, да что же это я? Кого обморачивать собралась? Невест Христовых?

Совсем растерялась Алена. И рада бы в обитель — а ну, как узнают?

Вспомнилось вдруг безумно-счастливое лицо блаженненькой Марфушки, грянул в ушах вопль:

— Дурной дух в тебе, девка! Фу, фу… Дочеришка лукавая! Ликуй, Исайя! Убиенному женой станешь! За убиенного пойдешь!..

— Стало быть, в Моисеевскую обитель дорога, — вдруг успокоившись, сказала Алена. — А признают — ну, выходит, так на роду написано. И убиенному невестой стану. Слышишь ты, окаянный?

Волк за стеной промолчал.

Не дожидаясь рассвета, вышла Алена со двора, приперла дверь избы, да и подожгла ее с четырех углов. Коли так оставить — велик будет соблазн вернуться, встать на камень Алатырь и сотворить новое злодеяние, а этого никак нельзя. Камню же ничего не грозит — он от беды в землю уйдет. Лучше Алене и вовсе не иметь к нему доступа. Без него грехов полным-полнехонько… И далекий путь ей предстоит. Без возвращения…

С собой она взяла лишь деньги, которые могли пригодиться при самом отчаянном покаянии, кое-что из одежды, да еще вощаные таблички — спустить их в Москву-реку с напутствием, чтобы вернулась к маленькой Марте хоть частица ее силы.

Волк некоторое время плелся за ней следом.

Нарочно для него Алена прихватила горсти две серого мака. Выйдя на дорогу, она тихонько нашептала на него, широко размахнулась — и полетел мак во все стороны.

— Собирай, окаянный!

И заспешила, заторопилась — прочь, под защиту монастырских стен.

Два месяца караулил волчище — дождался!

Открылась калиточка, вышла — инокиня не инокиня, послушница не послушница, в лице — ни кровинки, шаг неровный.

Но на ходу прибавилось румянца, выровнялся шаг, хоть и не скор был — изнурила себя Алена постом.

Незримо сопроводил ее волк в обжорные ряды, где первым делом взяла она на денежку три пирога-пряженца с луком и с морковкой и тут же, давясь, съела. Жирно жарили на сале те пряженцы — тяжесть не сразу улеглась в животе, а как улеглась — в сон Алену потянуло. Но совладала она с накопившимся недосыпом и пошла закупаться перед дальней дорогой.

А перед тем, стоя ночью перед образами и творя монашеское правило, совладала она и со своей гордыней…

Пошла Алена к Грише…

Измаялась дорогой страшно — торопилась, а облегчения никакого на пути ей не было. Раньше шла она — молитвами путь мерила, и был путь в радость. Теперь же грехи были не те — девьи да бабьи, что количеством коротких молитв да сотней поклонов искупаются. Смертные грехи взяла на себя Алена, замолить их пыталась, да не сумела, — и с каждым шагом всё более осознавала это, и горевала, и дивилась Рязанке, которая со своей силой немало могла натворить, да вот как-то воздерживалась, и кляла Кореленку, много поганых дел в жизни наворотившую.

Волк то пропадал, то дышал, окаянный, прямо в спину, оставаясь незримым для случайных попутчиков. Иногда рычал грозно, как бы готовясь напасть. Алена не оборачивалась.

А когда наконец под вечер увидела она восьмиугольную чешуйчатую башню колокольни да подошла поближе, то не узнала церкви. Узкая галерея, до половины забранная тесом, окружала ее со всех сторон, так что крыша галереи, поддерживаемая столбиками, разделяющими каждое звено, и примкнутая к главной стене, образовывала столь же неправильную угловатую линию, как и основание храма.

Поблизости, у самой ограды, стояла недавно срубленная избушка. А на пороге в старой ряске сидел Гриша и ковырял палочкой кадильницу, что-то в ней этакое налаживая. Надо думать, не пожелал в большом доме жить.

Алена, им не замеченная, стояла и не решалась подойти. Такая перед ней была мирная картина — церковка, после службы как бы отдыхающая, попик деревенский молоденький, нехитрым делом занятый, котишка серый, с достоинством возле Гриши присевший, с другой же стороны — горшочек муравленый обвязанный, поверх — ложка деревянная, видать, бабы горячей каши Грише принесли — поужинать…

Гриша поднял вдруг голову. Улыбнулся без всякого удивления — как если бы час назад расстались.

— Аленушка! Поди сюда! Поедим, благословясь.

Алена неуверенно подошла.

— Бог в помощь, Гришенька, — сказала она. — Гляжу, ты тут обжился.

— С Божьей помощью.

Гриша поднялся, протянул к ней руки — но она уклонилась от братского целования.

— Нельзя тебе, Гриша, грешница я.

— А Господь Христос кому ноги омывал — не грешникам? — строго спросил Гриша. — Умнее его быть собралась?

— Нет, Гриша, он бы мне ног не омыл… — Алена недобро усмехнулась. — Ты про меня не знаешь. А ежели я перед тем, как к тебе идти, людей убивала?

— Алена, а не ты ли по гордыне в Савелии беса опознала? Что молчишь? — Гриша взял ее за руку и усадил рядом с собой на порожек.

— Я Степаниду Рязанку убила, — повторила Алена. — Убила — аль не слышишь?

Стыдно ей было говорить, что два месяца в Моисеевской обители не дали ей покоя, что не вложила она души в свои молитвы…

— Слышу. Убила, — согласился Гриша. — Но и раскаялась.

— Как ты знаешь?

— Иначе бы не пришла.

— А велика ли цена раскаянию? Может, я на миг один раскаялась, миг прошел — к прежнему вернулась?

— Кабы миг — ты бы от Москвы до Ясок не дошла, скоро назад поворотила. Коли уж дошла — значит, есть нам с тобой о чем разговаривать, Аленушка… Говори как есть! Не нужно передо мной стыдиться. Господь разбойников на разум наставлял — и меня умудрит в твоих грехах разобраться, слышишь, Аленушка?

Гриша улыбнулся приветливо — только он один и умел так улыбаться, что вера с надеждой, как бы в ответ, просыпались в сердце.