Говард Уолдроп - Дикие карты

— Я не одинок с тех самых пор, как в моей жизни появилась ты.

— Обманщик. Я видела, как ты смотришь куда-то вдаль, и слышала печальную музыку, которую ты извлекаешь из своей скрипки, когда думаешь, что меня нет рядом. Прошу тебя, позволь мне подарить тебе частичку дома. — Женщина прикрыла его губы ладонью. — Не спорь.

Он не стал спорить и позволил убедить себя — скорее из любви к ней, чем потому, что ее доводы убедили его. В ту ночь, когда ее ноги обвили его талию, а ногти вонзились в блестящую от пота спину и неистовая разрядка сотрясла тело инопланетянина, Блайз раскрыла свой разум и поглотила и его сознание тоже.

Его охватило ужасное, утробное ощущение надругательства, бесстыдного похищения, утраты, но через миг оно исчезло, и зеркало ее разума отразило два образа. Любимый, милый и нежный силуэт Блайз и второй, пугающе знакомый и столь же любимый — его самого.

— Черт бы побрал их всех! — бушевал Тахион, меряя шагами узкое помещение. Потом развернулся и яростно ткнул в Прескотта Кьюинна пальцем. — Это просто возмутительно, уму не постижимо — вызывать нас! Да как они смеют — и по какому праву — заставлять нас сломя голову нестись в Вашингтон в двухчасовой — двухчасовой! — срок?

Кьюинн пыхнул трубкой.

— По праву закона и обычая. Они — члены Конгресса, а этот комитет уполномочен вызывать и допрашивать свидетелей.

Он был дородный старик с внушительным брюшком, которое натягивало цепочку от часов с болтающимся на ней шифром «Фи-бета-каппа» [61] «Фи-бета-каппа» — почетное общество для студентов, изучающих гуманитарные науки. — единственное, что оттеняло строгий черный цвет его жилета.

— Тогда вызвали бы нас, чтобы снять показания — хотя одному богу известно, о чем именно, — и положили всему этому конец. Вчера ночью мы примчались сюда на всех парах лишь затем, чтобы узнать, что слушание перенесли, а теперь нас держат здесь вот уже три часа.

Кьюинн хмыкнул и почесал кустистые седые брови.

— Если вы считаете это долгим ожиданием, молодой человек, то вам еще очень многое предстоит узнать о федеральном правительстве.

— Tax, присядь и глотни кофе, — пробормотала Блайз, бледная, но собранная в своем черном трикотажном платье, шляпке с вуалью и перчатках.

На пороге появился Дэвид Герштейн, и два морских пехотинца у двери в зал заседаний подобрались и пробуравили его цепкими взглядами.

— Хвала господу, хоть крошечный островок здравого смысла в океане безумия и кошмаров.

— Ох, Дэвид, милый! — Блайз лихорадочно сжала его плечи. — Ты в порядке? Сильно тебя вчера мучили?

— Нет, было здорово… если бы только этот нацист Рэнкин то и дело не величал меня «еврейским джентльменом из Нью-Йорка». Меня допрашивали о Китае. Я рассказал им, что мы делали все, что было в человеческих силах, чтобы достигнуть соглашения между Мао и Чаном. Они, разумеется, столковались. После этого я предложил им прекратить слушания, и они согласились под радостные возгласы и рукоплескания, и…

— И тогда ты вышел из зала, — перебил его Tax.

— Ну да. — Темноволосая голова поникла, и он уставился на свои стиснутые руки. — Теперь они сооружают стеклянную кабинку, после чего меня вызовут снова. Да и черт с ними!

Вышедший надменный служитель вызвал миссис ван Ренссэйлер.

— Спокойствие, милая. Ты и сама по себе достойная им соперница, не говоря уж о тех, кто скрывается в твоей голове. И не забывай, я с тобой.

Она слабо улыбнулась. Кьюинн взял ее под локоть и проводил в зал заседаний. На краткий миг Тахиону открылось зрелище спин, камер в слепящем белом свете телевизионных ламп. Потом дверь с глухим хлопком закрылась.

— Сыграем? — спросил Дэвид.

— Конечно, почему бы и нет?

— Я не мешаю? Может быть, тебе лучше обдумать свои показания?

— Какие еще показания? Мне ничего не известно о Китае.

— Когда тебя вызвали?

Его ловкие руки так и порхали, расставляя фигуры.

— Вчера днем, примерно в час.

Они еще не закончили партию, когда вернулись Блайз с Кьюинном. Инопланетянин так стремительно вскочил, что доска вместе с фигурами полетела на пол, но Дэвид не произнес ни слова упрека. Блайз была бледнее смерти. Ее колотило.

— Что они сделали? — громовым голосом осведомился Tax.

Она ничего не отвечала, только дрожала в его объятиях, точно подстреленная лань.

— Доктор Тахион, их интересует не только Китай. Нам нужно поговорить.

— Минутку.

Он склонился к ней и коснулся губами тоненькой вены на виске, затем быстро проскользнул сквозь защиту и окутал ее сознание успокоительной волной. Женщина обмякла, пальцы, вцепившиеся в лацкан нежно-персикового пальто, разжались.

— Посиди с Дэвидом, милая. Мне нужно поговорить с мистером Кьюинном.

Tax понимал, что разговаривает с ней, как с маленьким ребенком, но потрясение могло пошатнуть хрупкую конструкцию, которую он возвел, чтобы отделить разные личности одну от другой, а это краткое вторжение в ее сознание показало ему, что сооружение уже начинает давать трещину.

Адвокат отвел его в сторону.

— Китай был лишь предлогом, доктор. Теперь главный вопрос — вирус. Полагаю, комитет вообразил, будто тузы представляют собой разрушительную силу и могут отражать настроения страны в целом.

— Доктор Тахион! — провозгласил служитель.

Кьюинн отмахнулся от него.

— Абсурд!

— Тем не менее теперь я понимаю, зачем вы здесь. Я бы посоветовал вам избрать Пятую.

— То есть?

— Отказаться отвечать на все вопросы до единого. Включая и ваше имя. Ответ даже на этот единственный вопрос будет истолкован как отказ от использования Пятой.

Тахион выпрямился в полный, совершенно не впечатляющий рост.

— Я не боюсь этих людей, мистер Кьюинн, и не стану своим молчанием помогать им осудить меня! Мы положим конец этому безумию, и немедленно!

Зал походил на полосу препятствий из огней, кресел, столов, людей и змеящихся кабелей. Один раз он даже споткнулся и чуть не упал, но с приглушенным ругательством удержал равновесие. На миг все вокруг него куда-то исчезло, и Tax увидел сияющий в свете многочисленных люстр паркет бального зала в Ильказаме и услышал смешки родни и друзей — они смеялись над ним, перепутавшим хитрые па «Озадаченных принцев». Из-за его оплошности цепочка танцоров сбилась с ритма и остановилась, и он услышал громкий гнусавый голос своего кузена Забба, который, перекрывая музыку, во всех безжалостных подробностях пояснил, какое именно па он пропустил. Кровь бросилась ему в лицо, над верхней губой выступил пот. Вытащив из кармана носовой платок, он промокнул непрошеную влагу и только тогда осознал, что причина его дискомфорта не только в воспоминаниях, но и в телевизионных прожекторах, из-за которых в зале стояла невыносимая жара.