Владимир Свержин - Башни земли Ад

— Да, я видел этот камень, — пробормотал дервиш. — Он заключен в кольцо, которое Тамерлан всегда носит на указующем персте левой руки.

Хасан вспомнил, как вспыхнул пламень в золотом перстне на пальце амира.

— Значит, кровь джинна. Шахиншаха джиннов. — Хасан помолчал. — То есть Иблиса, иначе говоря, шайтана.

— Тише, не призывай того, кто и без того всегда рядом. — Али, сын Аллаэддина, махнул руками, и цепи его зазвенели. — Мой отец слышал, что сказал владыка джиннов на прощание Таргаю: «Пока ты будешь служить мне, вот этой кровью присягаю, стану тебе помощником во всех делах твоих. Но помни, всегда помни, какое вино пьянит меня и дарует силы. Покуда ты и потомки твои будут приносить мне жертву этим вином, и сам я, и воинство мое станем защищать вас. Но только отступись, и еда на языке твоем обратится в скорпионов, источающих яд. И убьет отступника, даже и в тринадцатом поколении».

— Вино, которое опьяняет, — вслед за Али повторил дервиш. — Человеческая кровь. Иблис черпает жизненную силу из тех неисчислимых тысяч убитых Тимуром и войском его. Отсюда минареты голов, отсюда всепоглощающая страсть к убийству.

— Я рассказал все, — завершил речь узник. — Моему отцу посчастливилось вернуться, ибо через день скитания ему встретился в пустыне караван, он указал место, где люди Таргая разыскали сокровища сбившегося с пути караван-баши. Впоследствии Аллаэддин зажил тихо и мирно в землях Полистана, как человек сильный и богатый. Мне неведомо, откуда Таргаю и сыну его стало известно, что отец мой жив. Но они искали его и нашли спустя много лет. Отец погиб от их стрел. Мне удалось спастись, выскочив из горящего дома, в чем был.

Подобно всем предкам моим, я взялся за меч и был лучшим в своем ремесле, покуда коварный предатель не продал несчастного Али, сына Аллаэддина, императору Мануилу. Я знаю, Тамерлан ищет меня. Однако на сей разя спрятался так глубоко, что даже его всевидящее око не в силах отыскать. — Али рассмеялся и хохот его перешел в долгий неудержимый кашель. — Мне немного осталось, Хасан. И все, чего я хочу, — умереть с мечом в руках. Ты обещал мне это, дервиш.

— Я держу слово, сын Аллаэддина. Для начала мы снимем цепи.

— Но ключи…

— Пустое. Ты же знаешь, дервиши умеют творить всякие чудеса.

Камдил устало опустился на ступеньки трапа. Выжившие члены команды «Святого Климента» под наблюдением мастеров клинка сбрасывали трупы за борт.

— Мой господин прикажет своему покорному слуге вернуться в кольцо? — в утренней туманной дымке из сереющего воздуха сгустилось толстогубое лицо с крючковатым носом.

— Это ты, асур? — Камдил привстал от неожиданности. — Прости, в суматохе я даже не успел толком поблагодарить тебя за спасение.

— Я раб кольца, мой добрый повелитель.

— Ну что ты заладил «раб кольца»! Не я тебя сюда упек и не в моих силах отпустить…

— Не отпускай меня, о славный рыцарь. Ибо только здесь я начал вспоминать, каким был, и ужаснулся тому, кем стал. — Асур окончательно сгустился, приобрел вполне человеческий облик и присел на ступеньки рядом с Камдилом. — Спасибо и тебе за спасение, мой славный господин. Ты спас больше чем жизнь. Ей по велению Аллаха ничего не угрожает. Ты спас то, что некогда я именовал собой.

— Признаться, я не понимаю тебя. О чем ты?

— В твоей пище, той, которую ты любезно предложил мне в Дижоне, не было лотоса.

— Конечно, не было.

— Первые дни я мучился без него, но потом начал вспоминать. И ужаснулся: как мог я, асур, дух пустыни, великий и могущественный, пасть так низко. Ведь я многие тысячи лет назад, еще до того, как Аллах покарал мятежного Иблиса, превратив его в Азазеля, и, заселив землю людьми, велел народу джиннов покоряться воле человека. Еще до всего этого я склонился пред словами пророка Худа, одного из нашего племени, и всегда был покорен воле Аллаха, милостивого, милосердного.

Как же мог я служить порождению Иблиса? Горе мне и терзания. Нет и не будет тому прощения ни нынче, ни во веки веков.

— Постой-постой. Ты хочешь сказать, что знаешь о происхождении Тамерлана?

— Да. Я вспомнил, что сломило волю мою в день, когда я первый раз увидел его. Кровь шайтана омывает его сердце и движет мыслями. С каждой отсеченной головой, с каждым замученным и растерзанным потомком Адама крепнет сила Азазеля, и возрождает он к жизни сокрушенное воинство свое. Когда Господь сотворил человека и велел ему править Землей, он вдохнул в порождение свое искру огня предвечного. Похищая эти искры, Иблис жаждет уподобиться Богу и вернуть себе власть над Землей, как было до сотворения человека. Как мог я помогать Азазелю? Велика моя вина, и нет ей прощения.

— Погоди, асур. Насколько я помню, Аллах милостив и милосерден, и никто, кроме него, не может судить о том, чему есть прощение, а чему нет. Но, скажи, когда бы тебе предложили пресечь козни Иблиса…

— Сила моя не столь велика, как мощь шайтана, прародителя всего шайтанского рода, но вера укрепит меня, и я сделаю все, что смогу для того.

— Честно говоря, я надеялся на подобный ответ, — улыбнулся Камдил. — Скажи, тебе известна местность, именуемая пустыней Аль-Ахкаф?

— Я же асур, — улыбнулся собеседник Вальдара. — Мне известны все пустыни. А уж та, которую Аллах сотворил на месте цветущей земли народа адитов, и подавно известна всякому асуру. «И воздвиг он башни из вихрей стоячих, и запечатал меж них обиталище Азазеля…»

— Ты мог бы помочь нам попасть туда?

— Лишь прикажи, мой добрый повелитель. Едва только мы окажемся по ту сторону пояса Береники, я в считанные мгновения легко перенесу тебя и друга твоего, да хоть бы и всю армию, к башням страны Ад. Но ответь, о храбрейший господин кольца, неужто ты и впрямь решил сразиться с Иблисом?

— Мы решили, — уточнил Вальдар. — Ты тоже будешь участвовать.

— Слушаюсь и повинуюсь, мой добрый хозяин, — склонил голову асур. — И когда Азазель пожрет вас, я напишу о том песнь горя и страдания, которую все акыны будут распевать еще сотни лет.

— Надеюсь, этого не потребуется. А пока вернись в кольцо, мне необходимо подумать.

Камдил чуть заметно коснулся рукой груди.

— Джокер-1 вызывает Ваганта.

— Вагант на связи. Что там у вас?

— У нас рассвет, впрочем, как и у вас.

— Чрезвычайно тонкое наблюдение. Долго думал?

— Не очень. Однако кое-что придумал.

— Даже так?

— Да. Я полагаю, самое время вступить в переговоры с монсеньором де Монтоне.

— А смысл?

— Я знаю, как помочь ему с пользой для нас сохранить лицо.

— Боюсь, если Сфорца до него дорвется, то сохраненное лицо при отсутствии головы Монтоне не поможет.

— Дражайший кузен и кум, вот ты и позаботься о том, чтобы синьор Джиакомо не наломал дров, а я постараюсь приготовить яичницу, не разбив яиц.