Владимир Свержин - Башни земли Ад

Она задумалась.

— Прошу извинить меня, — дождавшись паузы, вмешался Камдил. — Вы сказали, когда ворон был бел…

— Старая история, — не дожидаясь конца вопроса, откликнулась фея. — Времена баснословные — о них молчат даже самые древние летописцы. Но, как всегда перевирая истину, повествуют легенды. Это были времена преждерожденных, могущественных, неукротимых, созданных из пламени. Сейчас, глядя на этого асура, трудно представить, что некогда он повелевал всем и вся в выжженных докрасна землях пустынь на юге Счастливой Аравии. Однако это правда.

В те времена, когда ворон был бел, асур был именно таков. Он тогда и предположить не мог, что где-то далеко, в земле, именуемой Фессалия, один из преждерожденных народов схватился с другим и заставил его отступить с горных круч в непроходимые леса. Один из этих народов у вас именуют богами-олимпийцами. Другой — титанами. История эта, как и многие другие, записана в Великой книге, хранящейся в роду Буасьеров. Быть может, когда-нибудь потом, ты, Вальдар, увидишь ее, но сейчас я расскажу о том, почему у ворона стало черным оперение, и о поясе Береники, потому что иначе не понять всего остального.

Приученные к туманным речам феи, Камдил и Лис не стали расспрашивать и уточнять, дожидаясь повествования.

— Так вот, — продолжила Мелюзина. — Олимпийцы и титаны продолжали враждовать между собой, но бывало и другое.

Среди поверженного народа отличалась красотой некая Коронида. Она стала любовницей солнцеликого лучника, златокудрого Аполлона. Впрочем, еще до того она была возлюбленной его брата, Диониса, а заодно с Аполлоном имела еще одного нежного поклонника из народа лапифов, обитавшего в предгорьях Олимпа.

Не берусь сказать, как эта пылкая особа успевала делить свою благосклонность между двумя страстными воздыхателями, но до поры до времени ей удавалось сохранять тайну любовных встреч.

Может, все бы и обошлось, когда бы не ворон.

Олимпийцев, видимо, огорчали частые отлучки Аполлона с Олимпа: без его музыки и песен пиры становились невыносимо тоскливым ритуалом поглощения нектара и амброзии.

Тогда они поручили ворону, который был не темнее снега на вершине Олимпа, служить вестником между повелителем Зевсом и златокудрым Аполлоном. Польщенная столь высоким доверием, птица ревностно принялась выполнять поручение. Как-то раз божественный вестник застал в объятиях Корониды не Аполлона, а его соперника. Вернувшись на Олимп, ворон не сдержался и поведал о том Зевсу и жене его, Гере.

Вероятно, Гера проговорилась своим подругам, потому что за спиной Аполлона начали шептаться, замечая в нем сходство с козлоногим Паном. Аполлон заподозрил, откуда дует ветер, и устремился к возлюбленной. Как раз в ту пору ей пришла пора рожать.

— Если я не ошибаюсь, Коронида родила Асклепия.

Мелюзина остановилась, удивленно поглядела на провожатого и улыбнулась.

— Да, но не только. Она родила двойню. Дионису она до того принесла сразу трех дочерей — харит. Но ведь титаниды — не люди, они рожают без мук. Так вот. Аполлон примчался к Корониде и увидел детей. Один был светел, как он сам. Другой же, напротив, темен, как лапиф. Взревновавший Волчий пастух пустил стрелу и убил неверную возлюбленную. Та же участь скорее всего ожидала и сводного брата Асклепия, которого наименовали Харисом.

Но рядом с Коронидой находилась ее сестра, Береника — яростная воительница, покровительница амазонок, непобедимая в бою. Некогда Арес, первый воин среди олимпийцев, ища внимания Береники, преподнес ей откованный хромым Вулканом пояс, делавший его обладательницу неуязвимой для любого оружия.

Береника схватила ребенка и привязала его к себе этим поясом. Аполлон и хотел бы, но не мог теперь навредить младенцу. В таком виде бесстрашная титанида отправилась на Олимп и предстала пред Зевсом, требуя правосудия. Повелитель олимпийцев, должно быть, чувствуя свою вину и опасаясь новой войны с титанами, которые могли выступить теперь вместе с лапифами, повелел оставить ребенка живым, но изгнать в азийские земли. При этом он сказал Беренике, что если она хочет и впредь защищать племянника от гнева и мести солнцеликого Аполлона, пусть бросит на землю свой пояс, и где ляжет он, будет нерушимая граница, которую Громовержец, именем Предвечного Создателя, запрещает преступать всем перворожденным, как по одну, так и по другую сторону рубежа. Береника пошла на это условие, и до недавнего времени никто из преждерожденных не смел и подумать нарушить запрет, всякая попытка грозила неминуемой гибелью, ибо слово Громовержца стало нерушимо. Тогда-то разгневанный Аполлон и метнул в белого как снег ворона одну из своих опаляющих стрел, и оперение гонца дурной вести почернело в единый миг.

— Отсюда мораль, — не утерпел Лис, — если кто-то кое-где у нас порой, то сиди и не каркай.

За многие века существования ипподром Константинополя не видел зрелища, подобного тому, что происходило в этот день. Никогда еще зрителей не гнали на трибуны жестокосердные воины, пришедшие в прежнюю столицу мира из степей далекой Тартарии. Всякого, кто пытался уклониться от устроенного Тамерланом представления, ловили и били плетьми.

Там, где прежде состязались в скорости разноцветные квадриги, где еще совсем недавно соревновались борцы, стоял эшафот, у которого в ожидании очередной жертвы топтался верзила с тяжелым кривым мечом. Двое подручных, повинуясь команде палача, подтаскивали к нему новую жертву. Кат заученным движением хватал его за шею, с размаху бил лбом о камень поворотного столба, примащивал бесчувственное тело на плахе и в один взмах опускал свое оружие на шею обреченного. Голова скатывалась в корзину, другие подручные оттаскивали тело, чтобы выбросить его на корм шакалам и воронью.

Еще один, должно быть, помощник и подрастающая смена палача, подхватывал корзину с головой, чтобы бросить человеческий обрубок на громоздящуюся посреди залитого кровью поля груду — основание новой смертельной башни.

Тамерлан, не отрываясь, точно завороженный, следил за кровавой расправой. Всякий раз, когда меч палача описывал свою роковую траекторию, камень на пальце Великого амира вспыхивал, и по телу пробегала блаженная дрожь.

— Я вижу, брат мой Мануил, тебе не по вкусу то, что видят глаза твои, — оборачиваясь к василевсу, насмешливо спросил Тимур.

— Для чего это? Разве воздаяние не должно следовать за деянием? — Император ромеев стиснул зубы.

— Тебе кажется, что я жесток? Что все эти твари невиновны? Быть может, и так. Но разве владыки земли Рум в прежние времена не состязались между собой в количестве умерщвленных врагов? Разве не украшали они дорогу к столице тысячами распятий?