Игорь Рябов - Гоша Каджи и Венец Гекаты

Под убаюкивающий своей неспешностью рассказ преподавателя Каджи и задремал для затравки. А потом и вовсе провалился в мутные волны тревожного беспокойного сна. [65] Включите песню Sheryl Crow — A Change .

Провалился в буквальном смысле слова, неожиданно оступившись на краю глубокой промоины, непонятным образом образовавшейся прямо посреди Заячьего проспекта в Старгороде. И волны, обрадованно принявшие мальчика в свои объятья, медленно скользя среди крутых обрывистых берегов, грозно нависающих над парнишкой с обеих сторон, тоже оказались взаправду мутными, грязными и абсолютно непригодными для купания.

Впрочем, Гоша и рад был бы выбраться из настойчивого потока, уволакивающего его все дальше и дальше, да только не видел возможности выкарабкаться из цепких, липучих объятий речушки, скорее похожей на селевой поток, настолько ощутимо в нем присутствовала вязкость растворенной в воде глины. Через полчаса бестолкового барахтанья он с ужасом понял, что, похоже, это его последние минуты жизни. Совсем скоро закончатся остатки сил, которые он безрассудно потратил на безуспешные попытки взобраться по осклизлым глиняным обрывам в самых неподходящих местах, раз за разом вновь срываясь вниз, когда до заветного края твердой земли, прикрытой сверху брусчаткой, оставался последний бросок длиною в, смешно сказать, его ладонь. Да, еще несколько мгновений и голова Каджи в последний раз погрузится в мутную жижу, чтобы уже никогда не показаться на поверхности. И такая смерть еще не самый плохой конец.

Совершенно непонятно почему, но парнишка твердо знал, что его ждет впереди, если утонуть не судьба. И он предпочитал захлебнуться грязью, чем провалиться в то место, куда неукротимо скатывается этот поток. Посреди площади Силы, там, где раньше находился символ мироздания, теперь в водовороте воронки, жадно, с причмокиваниями, засасывающей внутрь себя жижу, в самой ее горловине стремительно вращались три гигантские металлические лопасти, расположенные одна над другой. Этот миксер (чтоб у него ротор заклинило!) безжалостно и бесстрастно перемалывал в однообразную кашицу все, что попадало в его крутящиеся навстречу друг другу тупые маховики судьбы. Кому понадобилась эта мясорубка и зачем, — Гоша не знал. Но становиться компостом для неведомых целей совсем не хотел.

Собрав остатки воли, сил и желания выжить любой ценой, он, ежеминутно отплевываясь от лезущей прямо в рот грязи, отчаянно рванулся к бережку, разгребая уставшими руками упругий и вязкий верхний слой селя, заметив торчащий из размытого потоком обрыва краешек бревна. Неимоверными усилиями Каджи сумел таки осилить дистанцию в три жалких метра, что отделяли его от шанса на спасение. Безжизненно повиснув на умершем в незапамятные времена дереве, так вовремя оказавшемся у него на пути, парнишка пытался отдышаться и заодно придумать, что делать дальше.

Вечно так не провисишь. Неприятным открытием для него стал тот факт, что его ноги, остававшиеся погруженными по щиколотку в мутный поток, постепенно и неуклонно утопали в жиже все глубже и основательнее. Причина такого странного своеволия нижних конечностей обнаружилась следом за признанием очевидного и противного факта погружения в эту дрянь, из которой он только что насилу выполз. Видимо, не желая расставаться с жертвой, сель безостановочно прибывал, рос, мужал на глазах, поднимаясь выше, а его упрямый натиск становился все ощутимее. Если Гоша не изволит сей же момент поторопиться, то самое малое через полчаса его вновь захлестнет с головой.

Делать нечего, придется в последний раз попытать счастья, карабкаясь по осклизлой мокрой глине обрыва вверх к спасительной тверди брусчатки. Это единственный шанс на выживание. Если не получится,… Но лучше даже не думать о том, что в таком случае произойдет.

Каджи постарался превратиться в юркую ящерицу, осторожно перебравшись с бревна на крутой откос, проигнорировав упорное сопротивление мокрой и грязной одежды, весившей теперь не менее тонны и стремившейся при малейшей возможности зацепиться за кору бревна. Особо усердствовала мантия, чтоб ей год без стирки жить! Распластавшись на животе, он вцепился всеми пальцами в податливую глину, хищно растопырив их в стороны и жалея, что они выросли такими короткими. А затем парнишка крайне медленно пополз к заветной цели, и его плавные неуверенные движения на самом деле оказались довольно похожими на неспешное скольжение ящерки.

Время и пространство так хитромудро переплелись между собой, нарушив все законы физики, что Гоша совершенно не представлял, как долго он карабкался наверх. Десять минут? Час? Вечность? Кто сможет ответить, если пласты времени то спрессовывались в краткий миг, когда мальчик чувствовал, что нога соскальзывает с крохотного уступчика, оказавшегося обманкой, и у него остается именно этот самый миг, чтобы немедленно найти замену улетевшему вниз жирному шматку почвы. Иначе и сам немедленно отправится следом. А порой «неизменно струящееся время» растягивало минуты в года, двигаясь вперед так же медленно, как и Каджи, ползущий со скоростью беременной улитки. Да что там говорить, эта самая улитка сейчас могла уже давным-давно нагло строить ему глазки с пьедестала почета и показывать кукиш обеими руками, выплясывая джигу на радостях, заняв первое место в забеге, хотя точнее — в заползе. А парнишке до заветной финальной ленточки еще ох как далеко! Ему даже померещилось, что всей жизни не хватит, чтобы успеть добраться до финиша.

Но Гоша ошибся. Хватило. По прошествии неопределенного количества времени он смог забросить руки на брусчатку аж по самый локоть. Плохо слушающимися пальцами он нащупал стыки между плотно пригнанными камнями мостовой и, сдирая в кровь кожу, ломая ногти, стал втискивать живую плоть в мертвое тело города. А затем, почувствовав несказанное облегчение на душе от обретенных крох уверенности в своих силах и благополучном исходе затянувшегося экстрима, Каджи даже сумел подтянуться. Его голова оказалась выше мостовой, на край которой он устало оперся грудью, в которой от затраченных усилий бурлило, шкворчало и клокотало. Дыхание вырывалось хрипло, с трудом. Сердце наоборот колотилось под мантией со сверхзвуковой скоростью. Мышцы рук и ног самопроизвольно подрагивали и сокращались невпопад, так и норовя обрадовать хозяина свежеподаной судорогой. С живота и груди, казалось, вся кожа сползла, оставшись валяться неаппетитными, изодранными в клочья кусками по всему протяжению пути. А уж как там щипало и саднило, — одному дьяволу известно! В натуре, адские муки.

Самую малость отдышавшись, парнишка с удивлением, граничащим с яростью, увидел, что на проспекте как всегда оживленно. Мимо Гоши проходили люди. Десятки, сотни людей, снующих туда-сюда, занятые своими делами, просто гуляющие или озабоченные приобретением покупок. А его словно бы и не замечали! Правда, все они старались держаться подальше от центра проспекта, где зияла глубокая промоина в брусчатке, прижимаясь поближе к лавчонкам и магазинам. Иногда взгляды людей сталкивались с его умоляющим о помощи взором, но чаще всего прохожие спешили тут же отвести глаза в сторону. Изредка они сочувственно поджимали губы, скорбно покачивая головами, но уже через пару грустных вздохов исчезали в людском водовороте, словно оказать помощь было немыслимым преступлением, которое тут же и каралось без жалости и сомнений.