Наталья Загороднева - Ловцы душ

Неожиданно он остановился, замер, прижав меня к себе. Прошептал на ухо:

- Я люблю тебя... И больше никуда не отпущу.

Меня охватило такое счастье, по сравнению с которым померкли все былые переживания. В это мгновение я словно слилась с ним воедино и ощутила безбрежное спокойствие. Улыбаясь, я слушала стук его сердца и понимала, что не боюсь, и никто и ничто не сломает меня теперь. Я готова бороться и защищать то, что дорого, и нет силы, способной противостоять мне. Я всемогуща.

Это было последнее, что пришло мне в голову. Комнату озарила нестерпимо яркая вспышка и все исчезло. Отключаясь, я подумала: "Нужно было ставить защиту и от оружия..."

Дальше сознание возвращалось ко мне кусками. Выныривая из тяжелого сна, я видела мелькание огней, ощущала тряску и грубые руки, подтягивающие мое безвольное тело. Просыпалась каждый раз в новом месте - то в машине, где пахло чем-то приторно-сладким и тошнотворным, то в гулком пустом коридоре, и оглушительный топот армейских ботинок колоколом звенел в голове, будто набитой сырой ватой. Наконец, меня опустили на ледяную поверхность. Обрывки мыслей лениво ворочались в одурманенном сознании, в ушах навязчиво жужжал неприятный звук, будто кто-то орудовал дрелью. Полностью парализованная, я была абсолютно беспомощна, и холод под спиной жег, но не вызывал дрожи. Сквозь неплотно прикрытые веки я могла разглядеть только темные пятна, движущиеся рядом со мной. Еще я поняла, что у меня изо рта течет слюна, и нет сил сглотнуть ее. Низкие голоса звучали протяжно, я не могла разобрать слов. Меня взяли за голову, повернули, раздвинули поочередно веки, посветили в глаза. Я отчаянно приказала себе собраться хоть немного, хоть услышать, что они говорят.

- Сколько кубиков вкололи? - удалось разобрать, наконец. Властный, повелительный голос.

- Двадцать. - А это другой, дребезжащий. Похоже, подчиненный, и по возрасту ближе к старику.

- Вы что, мать вашу!.. Она мне живая нужна!.. Овощем... Оторву яйца... Понятно?! - заорал первый, слишком быстро, не все удалось расслышать.

- Такая активность! Генерирует... зашкаливает... - второй оправдывался, иногда переходя на шепот.

- Через час... чтоб наверху! Понятно?! - рыкнул главный, и, не дожидаясь ответа, вышел. Это я угадала по оглушительному грохоту двери.

Какое-то время все было тихо. Оставшийся в кабинете стоял рядом со мной, то ли просматривая то-то, то ли разворачивая.

- Через час! - пробурчал он вполне отчетливо. - Я им Бог, что ли? Да она и через сутки в себя не придет! Молились бы лучше, чтоб вообще жива осталась.

Он разговаривал сам с собой, не замечая, что мой взгляд становится осмысленнее, впрочем, он и не смотрел на меня. Загремел чем-то в металлическом ящике, продолжил радовать меня новыми сведениями.

- Оторвет он! Пусть ОМОНом своим командует, а я ему не пешка. Попробовал бы сам такую активность загасить. Только и могут, что строить из себя знатоков. Мальчишка так вообще неизвестно, доживет ли до утра. И это не я отдал приказ колоть младенцу ТКСП! - крикнул он в закрытую дверь.

Меня будто кипятком обдало. Сердце заколотилось, в висках застучала кровь. Стасик... Сын...

Предплечья коснулась холодная рука, стянула жгутом, постучала по сгибу локтя. Я медленно повернула голову и открыла глаза, уставившись прямо на своего тюремщика.

Он побледнел, затрясся, шприц в его руках заплясал. Ярость затопила меня, возвращая силы. Я не знала, что творилось со мной. На лице мерзкого старикашки в белом халате отразился животный ужас, рот его открылся, но я успела скомандовать раньше, чем он закричал.

Я не говорила. Мысленно приказала ему молчать. Он замер, хватал ртом воздух, дрожал, как в лихорадке. Взглядом я приказала ему поднести шприц к шее. Он повиновался, в глазах его стали собираться слезы. Равнодушно и бесстрастно я заставила его воткнуть иглу в собственную сонную артерию. Он сделал это, с трудом попав пляшущими руками в пульсирующую жилу.

"Дави!" - И он обреченно напряг большой палец, вгоняя смертельный яд в кровь.

Он умер, не сводя взгляда с меня. Я смотрела в его стремительно стекленеющие глаза и не испытывала ни малейших угрызений совести.

Старик мешком упал на пол. Я зажмурилась и сосредоточилась на ощущениях. Приказала своему телу выдавить из крови препарат, что превратил меня в полутруп. Из прокола в вене появились светлые прозрачные капли, ручейком стекли по руке. Я пошевелила руками, ногами, разминая; села, осмотрела запястья, обезображенные багровым рубцом. Щиколотки украшал такой же след, местами саднивший. Очевидно, я пыталась вырваться. Осторожно сползла с кушетки босыми ногами на кафельный пол. На мне была лишь тонкая шелковая рубашка, но холода я не чувствовала. Я провела руками вдоль тела, пытаясь понять что-то неуловимо ускользающее. Перешагнула через труп врача, подошла к небольшому зеркалу, висевшему над белой фаянсовой раковиной в углу.

Сначала показалось, что это экран, показывающий кого-то другого. На меня смотрела незнакомка лет двадцати пяти, бледная, с синюшными тенями под глазами. Сами глаза скорее напоминали чернильное пятно. Длинные ресницы слиплись, нос заострился, а на белых, потрескавшихся губах засохли капли крови.

Что-то случилось со мной... Я уже не я, и память молчит, лишь изредка подсовывая осколки прежних жизней.

Я задумчиво провела руками по светлым спутанным волосам и равнодушно констатировала: " Анна. Меня теперь зовут Анной. Но все равно. Мне теперь все равно. Я должна..."

Резко обернувшись, взглянула на труп и вспомнила. Руки моментально согрелись, я почувствовала, что с них буквально льется Сила. Развернулась, подошла к двери, выставила их перед собой, развернув ладони. Там, за дверью, двое в армейской форме. У них оружие. Спустя мгновение послышался грохот и лязг, я повернула ручку двери, и, перешагнув через лежащие вповалку тела, пошла по коридору, освещенному мигающей лампой дневного света.

Я шла, не чувствуя ни холода, ни страха. Чутье вело, и я точно знала, куда. И знала, кто там. На мне была только короткая белая шелковая рубашка. Это та самая, что подарил любимый на мой последний день рождения. И хранил под подушкой с того дня, как я умерла. Он прижимал ее к лицу, когда спал, горел в лихорадке, кричал от тоски при мысли, что меня больше нет. Я была рядом, и видела отчаяние и горе, едва не лишившее его рассудка. Вспомнила боль, день за днем истязающую меня тогда, бессилие и тщетность попыток достучаться до родных сердец. Вспомнила и счастье, накрывшее, когда удалось раскрыть Таню, эйфорию от долгожданного чувства, что еще что-то могу.

Вспомнила и еще одно. То, зачем прошла через все это, что горело во мне, не давая забыть, кто я и что должна сделать.