Николай Переяслов - Достучаться до звёзд

Мастерство Пигмалиона росло день ото дня. Но за талант нужно платить. Его платой стала молодость. Работа высушила Пигмалиона. Превратила из прекрасного юноши в глубокого старика, живущего только своей работой. Каждый день приносил не только новые образы, новые статуи и новое признание, но и седые волосы, морщины и слабость в теле. Пигмалион боялся не успеть. Страшился, что однажды не проснётся, умрёт, а Гармонии так и не достигнет, не найдёт безупречного образа. Скульптор посмотрел на своё отражение в воде. На него взирало лицо дряхлого старика. Запавшие глаза, бледное лицо, клоки седых волос. Печальное зрелище.

— Неужели это я? — ужаснулся царь Кипра. — Ведь мне всего двадцать лет!

Он грустно улыбнулся. Плата оказалась слишком высокой. Молодость безвозвратно ушла, просыпалась песком сквозь пальцы вечности. Правитель Кипра с силой ударил по воде. Морская гладь разбилась. Заискрилась миллионами брызг в лучах заходящего солнца. Плеснула мелкой россыпью в лицо. Заставила зажмуриться. Неужели так и не получится? Неужели идеал так и останется призрачным образом, далёким и недостижимым?

Но нет! Его сегодняшняя работа восхитительна. Пигмалион чувствовал, что новое творение перевернёт все представления о Красоте и Гармонии. Эллада будет потрясена. Только ещё кое-что подправить… Несколько последних штрихов… Главное успеть, успеть до того, как Мойры перережут нить его жизни.

Пигмалион решительно поднялся, но не смог сделать и шага. Что-то тяжёлое давило, не давало сдвинуться с места. Словно тысячи злобных порождений Аида опутали тело невидимыми цепями.

Царь Кипра беспомощно сжал кулаки. Стиснул зубы. Неужели перевозчик Харон пригнал свою ладью к вратам его дворца? Но почему так рано? Почему дочери Ананке так жестоки? Неужели его нить Судьбы так коротка?

— Нет! Мне ещё рано умирать! Я не доделал главного! — воскликнул Пигмалион.

И сразу стало легче. Незримые оковы спали. Скульптор сглотнул. Вытер покрытое морскими брызгами и бисером пота лицо. Вернулся в мастерскую, где копошились слуги, где, укрытая покрывалом, стояла ОНА — статуя, лучше которой ещё никогда не выходило из-под его резца. Он чувствовал, что в фигуре из мрамора сосредоточилось всё его мастерство, его талант, понимание мира, Гармонии и Красоты. Изящные линии тела, прелестные черты лица… Осталось только довести работу до ума. А после не страшен и сам Аид.

Пигмалион взялся за резец. Привычным движением сжал рукоять молотка. Шагнул к статуе. Сорвал покрывало. И замер, не в силах пошевелиться.

С невысокого пьедестала на скульптора смотрела божественно прекрасная женщина, красотой своей не уступающая великой Афродите. Казалось, изваяние дышит, что оно вот-вот заговорит.

Пигмалион, ослеплённый красотой своего творения, попятился назад. Руки опустились. Инструменты с грохотом упали на пол.

Он всё-таки успел.

Скульптура была идеальна. Прикосновение металла только разрушило бы очарование и первозданную красоту женщины, рождённой из мрамора.

Воистину, это лучшее его произведение.

Ваятель опустился на покрытый меловыми разводами пол. Долго смотрел на своё творение, впитывая в себя его красоту и соразмерность. Заглядывавшие в мастерскую слуги понимающе кивали и тихо удалялись. Лишь старая подслеповатая кухарка осмелилась потревожить Пигмалиона.

— Кушать подано, господин.

— ВОН! — царь Кипра вскочил на ноги. — Все вон!

Слуги в страхе разбежались, а ваятель снова опустился на пол. Подтянул к груди колени, упёрся в них подбородком и снова уставился на холодный камень:

— Да, это моя лучшая работа. Само совершенство.

В ту ночь Пигмалион долго не мог заснуть. Молча сидел у ног статуи, думая о прожитых годах и своём одиночестве. У него никогда не было ни друзей, ни любимой, той единственной, которой можно доверить всё, которая не рассмеётся в лицо, не назовёт пустым, витающим в облаках мечтателем. Он не знал, что такое любовь.

Мать умерла рано. Он почти не помнил её. Отец же и слышать ничего не хотел о каких-то чувствах. По его мнению, взять можно было всё. Вопрос только в цене. А любовь, дружба… Пустой, никому не нужный хлам. Так и воспитывал сына.

И вот теперь он, любимец богов и всей Эллады, искусный ваятель и царь Кипра, одинок.

Хотелось завыть.

Пигмалион сжал зубы. Заиграл желваками. Боги лучше знают. Место каждого предопределено, и восставать против Судьбы глупо. Ей покорны даже олимпийцы.

Но как всё же хотелось найти вторую половинку. Ту, которая поддержит, согреет и поймёт. Будет любить не за монеты, а искренне и чисто. Живое существо со своими достоинствами и недостатками, мыслями и чувствами.

Обуреваемый мрачными мыслями, царь Кипра и сам не заметил, как уснул.

Новый день принёс новые страдания.

Пигмалион всё больше привязывался к холодному изваянию. И каждый взгляд лишь убеждал его в том, что скульптура идеальна. Сама Гармония. Совершенный элемент бытия. Пигмалион забыл покой, еду, сон, работу, самого себя и даже богов Олимпа. Пигмалион забросил резец и молоток. В полном одиночестве — днём в лучах Гелиоса, ночью при свете лампады — любовался царь изваянием, которому дал имя Галатея. Он стал разговаривать с ней. Рассказывал о своей жизни: о детстве, о юности. Делился впечатлениями, мечтами и страхами. Она внимательно слушала.

Казалось, только стыдливость мешает ей двигаться и отвечать.

Потом пришла ревность. Правитель Кипра никого не впускал в свою мастерскую. Гнал слуг и гостей, и даже отца. Кроме его белоснежной Галатеи, возвышавшейся среди незавершённых работ и готовых статуй, ему никто не было нужен. Впервые его слушали — не заглядывали подобострастно в рот, не ждали награды, не задумывали козней. Просто слушали. И понимали.

А однажды Пигмалиону вдруг захотелось, чтобы Галатея ответила ему. Неважно что. Лишь бы не молчала.

Пигмалион молил богов наделить его творение даром речи. Это было по силам жителям Олимпа. Но боги не слышали ваятеля. Навалившаяся тоска была хуже смерти. Судьба жестоко смеялась над правителем Кипра. Галатея была лишь статуей. Бесчувственным куском мрамора.

Всё стало бессмысленным, бесцветным. Осталось одно-единственное желание: оживить статую. Пигмалион хотел говорить с Галатей и слышать в ответ её живой голос. Ничто не могло вытравить из сердца щемящего чувства одиночества и бесполезности существования. Да, он достиг Гармонии, но не сумел оживить Галатею. Только богам по силам вдыхать жизнь в свои творения. А он… Он всего лишь простой смертный. Нет, не простой — влюблённый. Пигмалион заплакал. Горькие капли текли по щекам, срывались вниз. Царь Кипра и сам не заметил, когда это случилось, но он полюбил свою Галатею, как никто до него не любил. Ни люди, ни боги. Он дарил Галатее драгоценные ожерелья, браслеты и серьги. Одевал в роскошные одежды. Украшал голову венками из цветов. И шептал: