Лариса Петровичева - Роса и свиток

Кто? Узнать бы только, кто это сделал, да он ему сердце голыми руками вырвет… Шани стиснул кулак и ударил по столу, потом еще — просто ради того, чтобы ощутить что-то, кроме голодной жгущей пустоты. Боль пришла, но какая-то слабая, невыразительная.

— Хельга, — прошептал он. — Хельга, прости меня…

Никто не откликнулся.

Шани прошел к столу прозектора и взял отчетный лист. «Хельгин Равиш, — прочел он, — академит, младший сотрудник инквизиторского корпуса. Предположительное время смерти: пять часов пополудни. Предположительная причина: убийство. Тело найдено на площади Цветов, восьмой дом».

Вот оно что… Хельгу замучили и убили напоказ, подбросив тело к его дому. Чтобы посмотрел, подумал и сделал выводы. Шани вдруг понял, что не может дышать — воздух поступал в легкие тугими короткими толчками, и перед глазами уже серела пелена обморока.

Он встряхнул головой, и наваждение медленно исчезло. Присев к столу и взяв в руки перо, Шани подумал и написал в заключении: «Причина смерти: удар ножом в сердце. Предположительно ограбление. Время смерти: пять часов пополудни, подтверждено». Поставив свою подпись, он откинулся на неудобную спинку прозекторского стула и закрыл глаза.

Неизвестно, сколько времени он просидел так, молча, наедине со своим горем, потом в дверь деликатно постучали, и в прозекторскую вошел Дервет. В руках у него был ларчик с алым кругом на боку — аптечка. Прозектор посмотрел на декана инквизиции и сокрушенно покачал головой.

— Ваша неусыпность, — сказал он, — выпейте-ка вот это, — из аптечки появились пузырьки с какими-то микстурами, и Дервет споро и ловко принялся смешивать лекарство. Шани смотрел за быстрыми движениями его рук и думал о том, что с такой же быстротой надо было бы смешать не лекарство, а яд. В воздухе приятно запахло расслабляющим духом прянты; прозектор всунул бокал со смесью в руку Шани и приказал: — Залпом, ну. Залпом.

Шани послушно выпил, и дышать стало немного легче.

— Вы привезли трумну? — спросил он. Прозектор кивнул.

— Конечно, — он посмотрел в сторону покойницы, а затем на отчетный лист с криво вписанными строчками и ухмыльнулся: — О, да вы все сделали уже…

— Да, — кивнул Шани, а сам подумал: нет. Далеко не все.

Потом они уложили Хельгу в гроб, и прозектор установил на место крышку. Бледное лицо Хельги мелькнуло и погасло во тьме. Когда застучал молоток, вгоняя гвозди в дерево, то Шани провел по лицу ладонью, словно снимал невидимую паутину, и вышел из прозекторской. Здесь ему было больше нечего делать.

На улице стояла глухая ночь, шел дождь, и тусклый свет фонарей разбрызгивался по булыжникам мостовой. Шани поднял капюшон и пошел куда-то в сторону Халенской слободы — без особого направления, в никуда, просто ради того, чтобы двигаться. Вскоре он услышал быстрые шаги за спиной и, обернувшись, увидел двух человек в длинных плащах, что торопливо следовали за ним. Вот только разбойного промысла мне сейчас недоставало, подумал было он, но двое подошли, и Шани узнал в них Алека и Левко со своего курса. Судя по угрюмым покрасневшим лицам, ребята недавно плакали, не желая скрывать своего горя.

— Наставник…, - окликнул Левко. — Там… там все, да?

— Все, — кивнул Шани, глядя сквозь них. Не хотелось никого видеть, ни с кем говорить. Ничего не хотелось. — Ударили ножом в сердце. Обобрали. Все.

Алек всхлипнул и обвел лицо кругом. Отчего-то Шани захотел ударить его по руке, даже пальцы дрогнули, сжимаясь в кулак. Круг Заступника… да где был тот Заступник, когда ее убивали? Было ли ему в его недостижимом небесном блаженстве дело до того, что Хельгу били ногами, ломая ребра, и прижигали самокрутки о грудь? Вряд ли. Вряд ли…

Он почувствовал злость. Тяжелую душную злость и обиду. На Заступника, на себя, на весь свет.

— Я еще спросить хотел…, - начал было Алек и поправился: — Мы спросить хотели…

— Ну?

Алек помялся и выдал:

— Наставник, а как ее звали на самом деле?

Шани подумал, что раньше, по меньшей мере, удивился бы этому вопросу, но сейчас в душе было темно и пусто. Допустим, знали они, что Хельгин Равиш замаскированная девушка, так и что теперь? Это ее не вернет. Ее ничего не вернет.

— Хельга Равушка, — ответил Шани. Впереди призывно маячил зеленый фонарик кабачка, и ему вдруг подумалось, что сейчас просто необходимо напиться, иначе внутреннее напряжение его разорвет в клочья. — Давно вы в курсе?

— Давно, — проронил Алек. Он тоже, как и Шани, смотрел в никуда и то сжимал, то разжимал кулак. Шани вдруг пришло на ум, что, возможно, бедный парень любил ее.

— Что ж не донесли?

Алек посмотрел на него, как на умалишенного.

— Она была… смелая, — сказал академит. — Она правильная была. Да мы бы сами за нее кому хочешь глотки перегрызли…, - окончание фразы растаяло в сиплом шепоте, и парень заплакал — теми тихими тяжелыми слезами, которые никому и никогда не приносили облегчения. Шани хотел было что-то ему сказать, но все слова сейчас не имели ровно никакого значения.

Какая теперь разница, какой она была, если ее самой больше нет, и никогда не будет.

— Похороны вечером, — глухо откликнулся Шани. — Если что-то узнаю, то расскажу.

Больше говорить было незачем и не о чем. Зеленый фонарик кабачка маячил впереди болотным светлячком, зазывающим в пучину.

«Страшно, когда человек уходит навсегда. Не из твоей жизни, просто уехав из города куда-нибудь на Север. Уходит из жизни своей».

Потолок то удалялся, то нависал прямо над лицом. Комната крутилась, словно ее заколдовал очень злой волшебник — крутилась и не желала останавливаться. Шани оторвал было голову от подушки и попробовал встать, но с первого раза у него ничего не вышло. Логичные и разумные движения вряд ли возможны, если вчера ты допоздна упивался отвратительной дешевой варенухой в таверне Каши Паца. Осознанно и со смыслом упивался.

Кабатчик, господин Пац, оказался человеком благоразумным и крайне деликатным. Видя, в каком состоянии находится посетитель, с сочувствующими разговорами он полез только после того, как Шани выпил третью кружку варенухи и дошел до той кондиции, когда слова имеют хоть какой-то смысл. Шани не вдавался в детали всего, что произошло за день, и просто сказал, что у него умер друг. Очень близкий и очень хороший друг.

«Он никогда не вернется. Никогда».

«Я знаю…»

«Только ты к нему. Но от этого еще горше и еще страшнее».

«Знаю».

На столе возле кровати Шани увидел тощую кипу листов, исписанных аккуратным девичьим почерком. Лекции Хельги по уголовному праву Аальхарна, раздел о ереси. Через неделю предстоял экзамен, и она к нему готовилась… и сейчас бы сидела, подобрав ноги, в его кресле и штудировала свои записи, машинально грызя тонкий карандаш. Шани знал, что если он сейчас поднимется и пройдет в другую комнату, то увидит там оставленное платье Хельги и ее парик — не возвращаться же в девичьем образе в академитские комнаты — и платье хранит ее запах и тепло. Можно уткнуться лицом в рукав, забыться на какое-то время и поверить, что Хельга просто ушла — готовиться к экзаменам в центральной библиотеке, относить гарантийное письмо в архив, участвовать в дружеской пирушке с однокурсниками…