Лариса Петровичева - Роса и свиток

— Пойдемте, ваша неусыпность, — сказала она и, подойдя, взяла Шани под руку. — Он в опочивальне… мы ничего не трогали, как вы и приказали. Пойдемте со мной.

Когда Шани открыл дверь перед государыней, то принц посмотрел в его сторону и сказал негромко и раздумчиво, словно беседовал сам с собой:

— А надо было тебя вчера пригласить. Посмотрел бы… А то вдруг ты чего-то не умеешь? Как мужик и как инквизитор. Посмотрел бы, поучился…

Шани ощутил, как виски словно стискивает тяжелым металлическим обручем. Никогда прежде он не испытывал такого гнева, который действительно помрачает душу — настолько, что сквозь его сырую тьму пробивается смертный ужас и пустота. Он слепо шагнул вперед, сжимая кулаки, и Луш тоже сделал шаг навстречу. Принц был готов к драке, он ожидал ее и искренне хотел проломить сопернику голову за корону, что невозмутимо блестела в сумраке. Анни сжала руку Шани и практически поволокла его прочь, хотя это было и нелегко.

— Ваша неусыпность, — умоляюще проговорила государыня. — Умоляю вас… Пойдемте.

Она думает, что я убью ее сына, устало подумал Шани, выходя вслед за Анни в длинный темный коридор. Здесь уже опустили траурные шторы, и лишь редкие традиционные факелы разгоняли гнетущий торжественный сумрак. Стук каблучков государыни эхом отдавался от стен; когда покои принца остались позади, то женщина остановилась и умоляющим жестом взяла Шани за руки.

— Ваша неусыпность, — слезно воскликнула она, — не отнимайте у меня сына, — зашуршал тяжелый шелк траурного платья: государыня опустилась на колени. — Когда взойдете на престол, то… прошу, заклинаю вас всеми святыми, не убивайте его. Муж умер… я не могу лишиться еще и моего мальчика.

Шани сжал зубы — крепко, до боли в челюстях. Больше всего ему сейчас хотелось сказать, что «ее мальчик» вчера изнасиловал и убил Хельгу, несчастную девушку шестнадцати лет отроду — просто ради того, чтобы ему потом не помешали спровадить на тот свет собственного отца. Потом он вдруг понял и вторую часть ее сумбурных всхлипов и вымолвил:

— Успокойтесь, ваше величество.

Веско сказанная фраза возымела значение: государыня перестала плакать и осторожно поднялась на ноги. Шани протянул ей свой носовой платок и осведомился:

— Миклуш переписал Указ о престолонаследии?

Анни промокнула слезы на щеках кончиком платка и кивнула.

— Да. Три месяца назад. Признал вас своим внебрачным сыном, уравнял во всех правах состояния и завещал вам корону Аальхарна, — она посмотрела Шани в глаза — так могла бы смотреть верная и преданная собака, которую жестокий хозяин собирается крепко поколотить за несуществующую провинность. — Обещайте, что вы не казните Луша.

— На моем месте ваш сын бы не послушался, — холодно произнес Шани и добавил: — Идемте, сударыня. Мне нужно осмотреть тело на предмет наведения порчи.

Анни кивнула и послушно пошла впереди.

Итак, сын Максима Торнвальда, ссыльный убийца, стал верховным владыкой, думал Шани, следуя за государыней. Прежнего наследника вместе с чадами и домочадцами — немедленно, сию же секунду в ссылку в отдаленное поместье, где он вскорости помрет от апоплексического удара табакеркой в висок, так и не успев стать знаменем возможной дворянской оппозиции. Луш бы так и сделал. Шани усмехнулся — настолько ненужным и пустым было то, чего сейчас от него ожидали. Корона, корона, верни мне девушку. А, не можешь? Ну так и не нужна ты…

Не отказывайся так сразу, встрял внутренний голос. Сотни людей на твоем месте зарезали бы сотню таких девушек просто ради того, чтобы постоять у аальхарнского трона и смахнуть пылинку с подлокотника. А ты все ждешь неведомо чего, когда надо протягивать руку и брать.

Я жду мести, подумал Шани и вошел следом за Анни в государевы покои.

Вопреки ожиданиям, здесь было довольно людно. Вдоль стен толпилась личная государева прислуга, негромко обсуждая смерть владыки, лейб-лекарник Машу заполнял какие-то бумаги, устроившись за бюро возле окна, и караул возле постели со спущенным бархатным пологом стоял неподвижно, словно охранцы были куклами в человеческий рост. Когда Шани вошел в спальню, то все разговоры моментально прекратились, и сидевшие люди поднялись и склонили головы — не перед вдовствующей государыней, перед ним.

— Добрый день, ваше высочество, — прошелестели тихие голоса и смолкли. Шани распахнул дверь пошире и приказал:

— Вон. Пошли вон.

Он впервые видел, чтобы вон шли настолько быстро и слаженно. Машу подхватил свои бумаги и тоже намерился было покинуть спальню, но Шани придержал его за локоть и попросил:

— Останьтесь, мне нужно с вами поговорить.

Машу послушно кивнул и вернулся на свое прежнее место. Шани запер дверь и подошел к постели государя. Отдернув полог, он увидел мертвеца и обвел лицо кругом: смерть Миклуша, судя по всему, была мучительной, но быстрой. Государь испытал тяжелые судороги, после которых его тело изогнулось дугой и так и закоченело. Мутные остекленевшие глаза смотрели куда-то в потолок; Шани подумал, что раньше почувствовал бы страх или жалость, или то и другое вместе — но сейчас на душе было темно и знобко от стылого равнодушия. Он высунулся из-под полога и спросил:

— Доктор Машу, у вас есть перчатки и резак?

Государыня ахнула и обвела лицо кругом, предположив, видимо, что Шани собирается разрубить тело покойного владыки на части. Машу спокойно кивнул и полез в чемоданчик с инструментами и лекарствами, который всегда носил с собой. Надев протянутые перчатки из тонкой кожи ягненка, Шани вооружился резаком и принялся аккуратно разрезать ночную рубаху Миклуша. Судя по кислому запаху, исходившему от тела, государя отравили смесью фумта и — Шани повел носом, принюхиваясь, — и белого геванского масла.

— Ваше величество, — окликнул Шани, — когда государь в последний раз ходил в баню?

Анни ответила не сразу — то ли поразилась неподобающему случаю вопросу, то ли прикидывала что-то.

— Вчера, — ответила она, наконец. — Вчера вечером, после Второй молитвы к Заступнику. Потом он попрощался со мной и лег спать.

Шани разрезал рубашку и осторожно отвернул в стороны ее края. Тощая спина Миклуша с торчащими холмами позвонков была безжалостно изъедена желто-красными, уже засыхающими язвами. Шани печально вздохнул и вернул рубашку на место.

Сперва принц расправился с Хельгой и выбросил тело к подъезду деканского дома. Потом пропитал ядом белье своего отца и спокойно отправился в свои комнаты — ждать неминуемых вестей о смерти государя, а смерть для родного отца он приготовил весьма и весьма мучительную: человек практически гниет заживо, испытывая невероятную боль. Судя по расположению покоев во дворце, он вполне мог слышать над головой шаги государя, а затем и его предсмертные стоны — позвать на помощь Миклуш не мог, летучие ферменты геванского масла частично парализуют гортань…