Мария Архангельская - Девушка и смерть

Может, кто-то репетирует за стенкой? Целым оркестром? Нет, не может быть. Что же это такое? Галлюцинация? Сон? Я сплю, и мне снится, что я нахожусь в театре. Может ли человек во сне заподозрить, что это — сон? Или я схожу с ума? Вспомнился рассказ Джованины о знаках Леонардо Файа — музыке, льющейся из пустой комнаты. Но в то, что дух нашего театра вдруг возьмёт да и явится мне, даже если допустить, что он существует, верилось с трудом.

Наверное, мне следовало бы впасть в панику от этого непонятного чуда, но я вместо этого оказалась целиком захвачена чудесной мелодией. Бурная и радостная, она словно бы отрывала от земли, звала за собой в весёлый танец, где нет ни забот, ни лишних раздумий, а только радость, пронизывающая всё существо, радость бездумная и захватывающая. Я сама не заметила, как снова начала притоптывать в такт этой летящей музыке, как мои пальцы стали выбивать дробь по брусу станка. Тело просилось в танец, оно стало лёгким, невесомым, и уже требовались усилия, чтобы удержать его на месте. А музыка звала.

— Танцуй! — сказал ли это кто-то другой, или это прошептали мои собственный губы? Уже ничто не имело значения, кроме потребности следовать бешеному ритму. Я раскинула руки и закружилась, забывая обо всём, меня подхватило и понесло. Никто не учил меня этому танцу, всё выходило само собой, естественно, как дыхание.

— Танцуй! — и исчезла знакомая комната, исчезло всё, кроме музыки и меня. Есть ли пол у меня под ногами?

— Танцуй! — и зажёгся волшебный свет, омывавший моё тело, бывший единым с музыкой, бывший частью её. Я смеялась от счастья, недоступного людям в этой жизни, я не удивилась и не огорчилась бы, скажи мне кто-то, что я уже умерла, что теперь я бесплотный дух — ведь это было так прекрасно!

— Танцуй! — и вспыхнул радужный мост через бездну, и раскрылись небеса, и я была богиней, танцующей над этим миром, танцующей вместе с ним. Нет ничего, только счастье, только движение, только единый со светом ритм. Танцуй, танцуй, танцуй!

И я танцевала.

Всё кончилось неожиданно. Смолкло, погасло, ушло, словно никогда и не было. Ноги у меня подкосились, и я упала на пол, вернее не упала, а мягко опустилась, словно кто-то в последний момент подхватил меня и уложил, не дав ушибиться. Я лежала с закрытыми глазами, пытаясь выровнять дыхание. Потом подняла веки, села и огляделась. Знакомый зал, зеркала, еле слышная музыка издалека — «Временщик» ещё идёт, хотя уже заканчивается. Все блёкло, серо, обыденно. Словно я побывала в ином, волшебном мире и теперь, оглушённая, опять заброшена в нашу скучную реальность.

Я поднялась с трудом, как дряхлая старуха. В голове не было ни единой мысли, ни хотя бы страха или удивления. Наверное, я просто слишком устала, и теперь действовала бездумно, как автомат. Переоделась, вышла из зала, не забыв запереть за собой дверь, и спустилась вниз. Как я шла по улице, как пришла в пансион, как легла в постель — этого всего я уже не помню. И снились ли мне после этого какие-либо сны — не помню тоже.

Когда я утром открыла глаза и вспомнила о том, что произошло со мной вчера, моей первой мыслью было, что это всё же был сон. Не мог во время спектакля играть другой оркестр, не могла пусть даже очень красивая музыка оказать на меня такое действие. Это был сон — похожий на тот, что уже снился мне однажды, и тогда, помнится, у меня так же болели мускулы, даже больше, чем сейчас. Но, поглядев на скомканное платье и кое-как брошенное на стул бельё, я усомнилась в своих выводах. И в самом деле, когда это реальность вчера успела перейти в сновидение? Я не ложилась спать днём, я пришла в театр, пребывая в здравом уме и твёрдой памяти. Не заснула же я прямо в репетиционном зале! Но чем тогда объяснить все эти странности? Я не пью, не больна, провалов в памяти до сих пор за собой тоже не замечала. Правда, всё когда-нибудь происходит впервые, быть может, я и вправду заболела? Очень весело, если это так!

Несколько дней я с тревогой прислушивалась к себе, пытаясь и боясь обнаружить за собой ещё какие-нибудь странности. Но невозможно бояться бесконечно, и вскоре мой страх пошёл на убыль. Воспоминания сгладились и потускнели, тем более что и окружающие относились ко мне точно так же, как прежде, никто не поглядывал удивлённо, никто не спрашивал, что это со мной происходит. Даже сеньор Соланос и сеньора Вийера почти не делали мне замечаний, а Соланос даже как-то раз поставил меня в пример одной из девушек, не проявлявшей должного старания. И я решила, что со мной всё в порядке, а музыка в пустой комнате… Что ж, слухи о привидениях, должно быть, возникли всё же не на пустом месте. Может, призрак Файа и впрямь вдруг вздумал сыграть свои призрачные сочинения, а я услышала.

Всё шло заведённым порядком. Промчался март, за ним апрель, наступил май. Дни стали длиннее, и мне уже не было нужды зажигать газ во время дополнительных уроков. Теперь я не только воспроизводила другие танцы, я пыталась изобретать что-то своё, а также танцевала концертные номера. Кстати, скоро будет концерт выпускников нашего училища, надо будет сходить посмотреть, что они подготовили в этом году. И, если что-то понравится…

Танцевать на второй линии, в принципе, ничуть не труднее, чем на последней. И жалование тоже, и уроки те же, разве что почёта чуть побольше. И чуть больше шансов, что тебя заметят зрители, однако последнее после истории с Коменчини меня скорее пугало, чем привлекало. Но пока никто не спешил предлагать мне своё покровительство в обмен на услуги определённого рода, так что я жила спокойно и почти счастливо. Репетиции, спектакли, экзерсисы… Обычная жизнь обычной танцовщицы. Странности, время от времени случавшиеся со мной, словно угомонились, решив сделать перерыв.

В тот день репетиция у нас вышла необычно короткой — сеньор Соланос куда-то торопился, и отпустил нас раньше обычного. С ним такое иногда случалось, это Вийера пропустила бы урок, только находясь при последнем издыхании. Проходя мимо сцены, я задержалась, заслушавшись играющего оркестра. Сегодня один из наших дирижёров проводил прогон второго акта «Зачарованного леса», и как всегда, хоть я и слышала всё это много раз, я не удержалась от искушения остановиться и послушать. Занавес был опущен, на сцене не было ни рабочих, ни артистов. Кажется, с утра тут репетировали певцы, но они уже ушли. Я прошлась по сцене. Было до смерти интересно, сумею ли я повторить под настоящий, а не воображаемый оркестр то, что много раз танцевала для себя. За занавесом зазвучало па де де, и я не выдержала. Я лишь попробую, никто не увидит моих потуг. Я была готова к тому, что собьюсь на первых же тактах, что не успею или что-то перепутаю. Но всё вроде бы получалось. Вот заиграли адажио, я успела подумать, что его придётся пропустить, ведь у меня нет партнёра… И тут вдруг заметила краем глаза какое-то движение в сумраке кулис. Я испуганно обернулась. У опущенного занавеса стоял Энрике Корбуччи, наблюдавший за моим танцем.