Ина Голдин - Последняя игра в бисер

Сопляк отвел глаза; увидел вдали силуэт дядьки Ротгара; тот зачем-то вышел из казармы, задрал голову к небу — погоду, что ли, высматривает…

— С одной стороны, оно вроде не удивляет, — раздумчиво проговорил южанин. — Ты же наполовину эйре, а они не только в игрушки с эльфами играть станут… там такие игрушки, что ног не унесешь. Слышал про их отряды?

Сопляк аж выпрямился.

— Вы меня с ними не равняйте, — сказал он тихо. — Если провинился, отвечу, а в эти вы меня не записывайте.

— Ладно, — резко сказал южанин. — Не кипятись. Было б на тебя хоть какое подозрение — думаешь, тебя бы сюда послали? А с другой стороны… ты ведь слегка их язык понимаешь?

Тут врать было нельзя. Он кивнул:

— С пятого на десятое, вашродие.

— Ну-ну, — тот свел густые черные брови. — Ты вот что, продолжай с ними играть. И смотри, что они там за узоры складывают. И слушай, о чем говорят. Потому как прав дядько Ротгар. Слишком они… спокойные. Да и вообще — чем больше о них узнаем, тем раньше победим. Понял, солдат?

Сопляк хотел сказать: ведь эльфов, вроде, уже победили. Но ответил только:

— Так точно…

Недели две после этого прошли мирно. Сопляк дожидался, пока окажется во внутренней страже, и подсаживался играть к эльфам. И чувствовал, что дело не в приказе сверху: он бы так и так не удержался. Остроухие молча освобождали место, двигали к нему мерцающую горку бисера.

Говорят, все эльфы для человека на одно лицо, но Сопляк их уже различал. Старшего он давно запомнил, еще когда тот с ним заговорил. Тощенького, что всегда садился у двери, звали Лиадан из дома Утесника, следующего — по Сопляковым подсчетам — который будут вывозить. Кажется, он был ранен или болен. Однажды Сопляк попытался тайком его подкормить, но эльф отказался, так вежливо, что стало ясно: силком впихивай — не возьмет. Но сил у него не оставалось. Лиадан все перебирал и перебирал бисерины, искал в них какой-то образ, пальцы дрожали от расстройства. И Сопляк будто увидел, что он ищет. Он ведь сам такое искал, только уж никак не в бисере, скорее — в штанах после отбоя. Лина, мельникова дочка, — как она шла к колодцу за водой, как покачивалось, колыхалось неспешно ее тело, и Сопляк поклялся себе: вернусь и возьму ее в жены. Только было ему тогда четырнадцать, и ее давно уж кому-нибудь отдали, да и не возвратится он в Байле… в Зеленград, чего уж там.

От неожиданной тоски и у него пальцы задрожали, и, роясь в бисере, как в воспоминаниях, он мычал себе под нос песню — грустную балладу тех мест, что пела Лина на пути к колодцу.

И Лиадан оживился вдруг, подхватил мелодию, глаза разгорелись; и тут же он сотворил из бисера колодец, и дорогу, и птиц, щебечущих по жаре. Песня стала громче, и Сопляк, разинув рот, увидел, как Лина, не спеша и будто невесомо, ступает по дороге. Только… нет, не Лина это. У нее лицо было тоньше, будто прозрачней, и волосы по плечам струились серебряные, и вся она будто источала свет. Не Лина — а оставленная бог знает где зазноба Лиадана, судя по тому, как парнишка на нее уставился. Остроухий вглядывался в картинку, пока она не источилась, кажется, даже разговаривать пытался. И повеселел; а остальные отворачивались, будто они с Лиаданом делились тем, что для чужих глаз не предназначено.

Энвеля не спрашивали о человеке. Взглядами — да, он без труда читал все, о чем они хотели бы узнать. Но словами — не решались.

Человек был им нужен. Они это и сами знали, все видели, как он помог Лиадану. Энвель будто вертел чужого в пальцах, как последнюю бисерину, зная уже, что непременно найдет для нее место, и узор сложится наконец, и выйдет настоящим. В человеке была сила. Энвель не мог распознать ее природу, но чувствовал, как и людскую магию. Простую, напористую, неостановимую энергию жизни, заточенную в таком непрочном теле на такое короткое время.

При дележке Сопляку достался один из эльфийских поясов, и теперь он выковырял оттуда бисер, чтобы добавить эльфам — их запасы истощались. Но не успел — снова приехал южанин. Сопляк рассказывал об игре долго, тщательно, пытаясь передать словами все, что видел и строил, — а это было нелегко. Он выдохся, закончив рассказ. Южанин сузил глаза:

— И?

— И все, вашродие, — пробормотал Сопляк. — Вроде я все запомнил.

— Это что ж, — медленно проговорил тот, — ты хочешь, чтоб я поверил, будто они тут в бирюльки играют? Замки воздушные строят?

— Простите, — смутился Сопляк. — Я вам все рассказал. Больше не было ничего.

— Что они хотя бы говорили?

— Почти ничего, вашродие. Они не разговаривают, когда играют.

Потому что зачем слова, когда есть музыка и мосты, и Лина, бредущая по летней дороге?

Реваз качал головой, будто не верил:

— Замки, значит… Ты кому тут лапшу на уши вешаешь? Ты видел, как горела Дун Лиместра? Не видел? Повезло…

Он махнул рукой:

— Верно говорят, все вы, эйре, одним миром мазаны. Надо было ожидать, что ты вздумаешь их покрывать…

— Я вам рассказал все, что было. Ну вот я скажу, мол, они заговор против Цесаря готовят. Только это ж неправда…

Южанин поглядел на него, и Сопляк понял: сейчас его повезут в город. И там он выложит про эльфов все, и к заговору еще что-нибудь присовокупит.

— У них и сил-то осталось только на бисер, — сказал он отчаянно.

Реваз долго молчал. Ковырял веточкой в зубах.

— Может, ты и прав. — У Сопляка чуть отлегло от сердца. — Может, все дело в силе. Вот они тебя, дурачка, за стол с собой и посадили. Чтоб силу из тебя тянуть, пока к своей доступа нет. А ты и обрадовался…

Сопляк сглотнул. Он вспомнил, как они оживились, когда он сел с ними играть. Вспомнил Лиадана, у которого ничего не выходило — в одиночку… Да у многих без него — не выходило…

— Ты, видно, решил, будто они тебя приняли в игру? Как же, высшая раса — и снизошли… Наверное, когда сидишь с ними за столом, забываешь, что они враги Державы?

Ответа он не дождался.

— А они тебя — как дойную корову… Повезло хоть, ты один на них повелся, и ты не маг, иначе…

Он резко встал — бревно, на котором они сидели, качнулось.

— Ладно. Я свою ошибку на тебя сваливать не буду. Ты, может, и честный, а дурак. Они тебе голову заморочили… как всем морочат. Больше ты к остроухим не подойдешь, Шон из Зеленграда. А что с тобой делать… в городе решат.

Следующую неделю он провел в подземелье под казармой, больше похожей на склеп. Ел и пил то, что ему приносили, не чувствуя вкуса, и вспоминал. Каждый взгляд эльфов, каждую улыбку, смех за его спиной. И бабкины сказки, все до одной, в которых человек уходил в Холмы за кладом, а возвращался, лишившись разума. Или не возвращался вовсе. Им же ничего не стоит — затанцевать, заморочить, влюбить. Глаза вот отвести. Это люди воюют честно, а эльфы…

«А они тебя — как дойную корову…»