карина - медведица,или легенда о Черном Янгаре

- Ты звать.

Возможно. В сердцах. В обиде.

В страхе.

- Она слышать, - Тойву ласково накрыла ладонью дрожащую мою руку. - Вести. Дать я. Она взять шкура. Я спать. Покой.

Я не собиралась плакать.

Достаточно слабости, Аану безродная.

- Она плакать, - Тойву, ковыляя, добралась до полки и сняла с нее резную шкатулку. - Она глупый. Хийси хорошо. Сила много. Мстить. Есть. Сердце тук-тук. Сладкое. Хийси все бояться.

Я не желаю мести.

Да и кому мне мстить?

Но Тойву уже не слышала, смахнув со шкатулки пыль, которая покрывала дерево столь плотным слоем, что и резьба стала неразличима, она откинула крышку. Из шкатулки появилось на свет зеркальце в серебряной оправе, почерневшей от времени. И гребень с длинными зубьями. Тяжелые серьги. И пара запястий, украшенных алыми камнями.

- Она быть свободна. От люди. От боги.

- А от себя? - я смотрела, как примеряет Тойву украшения, как расчесывает остатки волос гребнем и, повернувшись правой, чистой щекой к зеркалу, смотрит на себя.

Кого видит?

Уж не ту ли красавицу, которой не стало много лет тому.

- Он мне подарить... клясться жена сделать. И не бросать. Говорить, любит... Врать. Всегда врать. Она помни: мужчина врать. Она слушать. Жалеть. Нельзя жалеть. Мстить.

- Ты отомстила?

Тойву повернулась ко мне. И улыбка ее была безумна.

- Я прийти к ним. Много-много прийти. День. И еще день. Кровь сладкая-сладкая... и сердце. Сначала тук-тук, потом молчать. Я смотреть. Пробовать. У человек маленький, но тепло. Тойву не мерзни. Есть и радоваться.

Она убивала. Оборачивалась медведицей, возвращалась к усадьбе и ждала. Она была терпелива. И неуязвима. Ее пытались отвадить, выставляя на опушке леса богатые дары, но Тойву не желала откупа. На нее выходили, с огнем, с собаками и железом, но Тойву, уже отведавшая человеческой плоти, больше не боялась ни собак, ни стали.

Она смеялась над охотниками.

И вновь убивала.

- Его жизнь я забрать последней, - сказала она, трогая серьги.

Я же, не удержавшись, коснулась лица.

- Он тоже умереть, - по-своему истолковала жест Тойву.

- Я не буду мстить.

- Ты - нет... - алая лента запуталась в седых космах. И серебряные запястья неподъемным грузом повисли на руках. - Она смотреть. Правда, красиво?

Она гладила серебро и, вытянув руки, любовалась им.

- Ты его убила?

Янгар шел за мной.

Звал.

И клялся, что не обидит.

Я не поверила, но...

- Нет, - ответила Тойву, поворачивая зеркальце к обожженной стороне своего лица. - Сердце не есть. Горькое. Змея. Тойву не есть змея. Он сам умри. Мои раны не зарастать.

Она улыбнулась сухими губами, что некогда были сладки, как дикая малина.

- Если я не сказать им, - добавила она. - Она его жалеть?

Нет.

И да.

- Посмотреть, что он с ней сделать, - зеркальце оказывается у моего лица. В отполированном металле я вижу алую вздутую полосу, перетянутую черными нитками. Она начинается над бровью, пересекает нос и, сползая по щеке, уходит под подбородок. Полоса сочиться кровью и белым гноем. - Это навсегда.

Я понимаю.

Но я никогда не была красива, чтобы жалеть об утраченном.

- Ни один мужчина не взгляни в ее сторону, - с улыбкой произнесла Тойву.

Пускай.

Я знала лишь одного мужчину. И с меня довольно.

- Он ее убить. Хотеть, - добавила старуха.

Возможно.

- И она все равно его жалеть? - Тойву убрала зеркало.

- Нет.

Это не жалость, но...

К моей коже прилипла шестигранная монета.

...дирхем...

...подарок, привнесенный с другого края моря...

...пещеры безумной Кеннике...

...его просьба сказать хоть что-то...

...и чужие слова, которые я бросила ему в лицо.

- Позволь его ранам затянуться, - эта просьба далась мне с трудом.

- Нет.

- Да, - я закрыла глаза: слишком устала, чтобы спорить. - Акку привела меня к тебе. Но я знаю, что без моего согласия ты не получишь свободу.

Хийси не умрет, пока не найдется та, кто добровольно примет ее силу и ее проклятье.

Я помню старые сказки.

- Я спасти ее! - голос Тойву был полон гнева.

Возможно. Но разве я просила об этом?

- Я убить ее, - костлявая рука нажимает на грудь. И ребра хрустят. Когти впиваются в кожу, готовые разодрать ее. - Съесть сердце. Тук-тук.

- Но тогда ты не получишь свободу, - меня хватает на то, чтобы смотреть в глаза оборотня. Сколько она прожила? Сто лет? Двести? Больше?

Акку подарила ей долгую жизнь, но не сохранила молодость. И тело, подточенное многими болезнями, ранами, устало.

- Почему? - спросила старуха, когда я почти соскользнула в сон. - Если не жалость?

Не знаю.

Быть может, потому, что смерть - слишком высокая цена за один удар.

- Он все равно проклят, - скрипучий голос Тойву проникал сквозь сон.

Пускай. Тогда нас, проклятых, будет двое.

- Хорошо...

Я не слышу, как она уходит. Сплю. И во сне попадаю в пещеру, где чаша воды, подземный жемчуг и мужчина, который поет мне колыбельную на незнакомом языке.

Тойву возвращается спустя несколько часов.

- Он будет жить, - говорит она уже и кривится. - А ты...

А я приму ее силу, хмельную, как молодое пиво, которое варили в Лисьем логе.

Жизнь Тойву оборвется с первым лучом солнца.

Она умрет тихо, со счастливой улыбкой на губах. И утром я отнесу ее к корням старого дуба. На дно ямы ляжет медвежья шкура, а в руки Тойву я вложу ту самую шкатулку. И повинуясь порыву, нарву букет из ромашек, васильков и колючей череды: пусть дорога души ее будет легкой, а хозяин подземного мира - милосердным.

Я вернусь в хижину.

И на дверях ее подарком от бельмяноглазой Акку будет висеть медвежья шкура. Она придется мне впору. Заглушит голос сердца. Заберет боль. Оставит холод, тот, внутренний, который лишь живая кровь способна утолить.

И закрывая глаза, я всякий раз буду слышать, как где-то далеко бьется сердце.

Тук-тук.

Красиво.

Глава 13. Чужие долги

Янгхаар очнулся, когда и лес, и овраг остались далеко за спиной.

Кейсо опасался, что мальчик не выдержит скачки, но и медлить не смел. Чудились за спиной голоса гончих, которые, говорят, у Тридуба весьма хороши. Вот и нахлестывал лошадей.

Летели.

Месили копытами сочные травы заливного луга и отяжелевшие, налившиеся позолотой, колосья пшеницы. Взбивали придорожную пыль.

Лошади проскочили сквозь низкий осинник, за которым проблескивала широкая лента реки. Пошли по воде, и брызги разлетались, как некогда монеты, щедро разбрасываемые рукой Янгара. И только миновав излучину, Кейсо позволил лошадям перейти на шаг. Нынешние места были знакомы ему.

Кейсо спешил.

Но и в спешке не позволил себе беспечности. Остановившись в низине, поросшей мелкой жесткой осокой и ежовником, который шелестел, предупреждая о незваных гостях, Кейсо перерезал веревки, что удерживали Янгара в седле.