Олег Верещагин - Последний воин

— Всё? — сухо спросил Гарав. — Спасибо. Когда зайти?..

… — Зря ты про девчонку сказал, мастер Ратферт. — Фередир задержался у прилавка, хотя Гарав уже уходил по улице. — Его «девчонка» — эльфийская принцесса с севера.

— Вот дурень молодоооооой… — протянул старик, роняя руки. И даже выглянул — посмотреть вслед мальчишке. — Ну слово — дурень! Небось, она его приворожила, у эльфов это раз плюнуть, глянут, улыбнутся, пальцами щёлкнут — и готово. Им только дай над людьми побаловаться.

— Не знаю, — вздохнул Фередир. — Может, и приворожила… Ну и дальше тебе доброго дня, а мы пойдём!

Выяснилось, что Гарав в целом в нормальном настроении. Когда Фередир его догнал, тот как ни в чём не бывало предложил:

— Слушай, помнишь, ты говорил про таверну, про «Пьяного тунца»? Ну когда мы ехали через Рудаур? Пошли туда?

— Пошли! — обрадовался Фередир. — Это недалеко.

Они зашагали плечо в плечо и в ногу, держа руки на рукоятях мечей и поглядывая по сторонам. Гараву вдруг стало необычайно хорошо, так хорошо, что захотелось петь, и даже разлука с Мэлет перестала казаться вечной. И хотя это острое чувство быстро отхлынуло, оно всё же оставило хорошее настроение.

Снизу как будто поднимался порт — ошеломляющий лес мачт, шум погрузки и разгрузки, гомон толпы. Навстречу прошли двое харадримцев с дальнего юга — чернокожие, в свободных алых одеждах, затканных золотом, в небольших круглых шапочках, с тяжёлыми серьгами в мочках ушей и широкими длинными ножами на поясах из крупнозернистой кожи. И — как прорвало. Харадримцы других племён — с тонкими смуглыми лицами, в чалмах, в одежде с широкими рукавами и загнутыми носами сапожек; ещё смуглей, плосконосые, в синевато-чёрной татуировке… Вастаки — невысокие, узкоглазые, с косицами на висках, неуверенно ставящие по камню кривоватые короткие ноги… Кхандцы — бронзовокожие, рослые, с окладистыми бородами в мелких кольцах завивки, с большими тёмными глазами… «Настоящие» северяне — рыжие и белокурые, рослые, могучие, кто с бородой, заплетённой в косу, кто — гладко выбритый, но с почти таким, как у Гарава, «конским хвостом», кто просто с распущенными волосами, с длинными мечами на выложенных янтарём и золотом поясах… Гондорцы — высокие, хмурые черноволосые люди в мрачноватой одежде, с жёсткими лицами, на которых серые глаза казались кусочками чуть подсвеченного солнцем льда… Эльфы — золотоволосые синдар из Линдона, серебристо-пепельные лихолесские нандор, весёлые, быстрые… Невысокие темноволосые дунландцы в волчьих куртках, с короткими мечами, висящими в плоских кольцах, с пристальными тяжёлыми взглядами…

У Гарава привычно пошла кругом голова. Порт в Зимре играл одновременно роль рынка. Рыбой торговали прямо с причаливших к каменным стенкам лодок. Чуть дальше продавали коней. Тут — драгоценности, а там — пшеницу прошлого урожая, и рядом — собак, а подальше — горячие блюда с лотков. И ещё, ещё, ещё — разноголосица, разноцветье, запахи, краски…

— А там что? — указал Гарав на невидимые за толпой ряды, которые Фередир стал явно огибать. Раньше он сюда не заглядывал. — Эй, ты что, не слышишь?

— Слышу, — буркнул Фередир. — Там рынок рабов.

— Рынок кого?!

Сказать, что Гарав возмутился, услышав, что в Зимре есть рынок рабов — значит не сказать ничего. Он ужаснулся. И сбил шаг.

— Не может быть, — сказал он неверяще. — Какой рынок рабов?

Эйнор, морщась, ответил:

— Да… торгуют там харадримы и вастаки — своими же. Даже кхандцы туда брезгуют ходить.

— Да как же… — Гарав продолжал оглядываться через плечо. — Как же Нарак это терпит?! Это же…

— Князю видней, — ответил Фередир сумрачно. — А торгаши платят большие налоги на это дело.

— Да всё равно так нельзя! — Гарав ощутил, как по коже бегут мурашки. Спросил хрипло: — А… наши? Ну, в смысле…

— Да ты что?! — возмутился Фередир. Но потом помолчал и вздохнул: — Ну… изредка слухи ходят, что иногда бывает такое. Я когда тут только поселился, оруженосцы постарше пугали — мол, иногда харадримцы крадут детей с белой кожей и продают. Но я специально вокруг рынка тогда шатался, много раз, и внутрь заходил, думал, пусть меня украсть попробуют — ну и ничего. И я не слышал, чтобы кто-то всерьёз говорил, чтобы так было. Нарак не стал бы терпеть даже одного случая, это я тебе верно говорю, Волчонок!!!

Гарав немного успокоился и перестал вывихивать себе шею. Но потом сказал:

— И всё равно. Даже самыми дикими и глупыми нельзя торговать.

— Да я и не спорю, — вздохнул Фередир. — Я и ходить-то туда бросил потому, что смотреть на это тяжело. Там дети бывают, с матерями — а их прямо у них из рук… Всё-таки наши предки молодцы — у них никогда такого не было. А представляешь, я года два назад разговорился с одним харадцем, ну, моих лет тогдашних, посольство приезжало к князю, я даже не запомнил, откуда. Я думал, этот мальчишка — сын посла. Всё время рядом с ним, золота навешано столько, что второй твой дом построить можно, одежда драгоценная, держится важно… Так ты что думаешь, оказалось, мальчишка этот послу — раб! Личный слуга. Мы в море купались, я и увидал ошейник… красивый такой. Как понял, так на месте сел. А потом сразу говорю: мол, давай я тебя спрячу, твои поищут и уедут… А этот дурак испугался, как будто я ему в огонь прыгать предложил! И начал: хозяин очень добрый, хозяин меня любит, у хозяина всего не перечесть, постель мягкая, еда досыта, подарков много, хозяин за него ответ держит, хозяин никогда не бьёт, я за хозяина в пропасть брошусь, не хочу от хозяина никуда! Вот так.

Гарав брезгливо передёрнул плечами. Фередир махнул рукой:

— Я от него как от чумного шарахнулся… По-моему, он так и не понял, из-за чего. А сам он Эйнора, кажется, считал моим хозяином… Я пробовал объяснить, что Эйнор — мой рыцарь, а этот чёрный и этого не понял… Знаешь, я вот думаю, что быть рабом и быть воином одинаково опасно. Но жизнь воина зависит лишь от него самого, а жизнь раба — от прихотей хозяина, — вдруг сделал философский вывод Фередир.

— Федь, — неожиданно задумчиво спросил Гарав, — а ведь если Эйнор тебе прикажет, ты тоже в пропасть бросишься?

— Брошусь, — негромко ответил Фередир. — Если он прикажет — значит, так зачем-то надо… А ты?

Гарав опустил глаза и стиснул зубы, не стал отвечать. Врать он не хотел, а честный ответ… Но Фередир всё понял и пожал другу локоть:

— Понимаешь… я только в одном случае мог бы Эйнора оставить или его приказ не выполнить. Если бы увидел, что он, например… — Фередир глотнул и сделал над собой усилие, — …предал. Вообще стал плохим человеком. Тогда бы я сразу ушёл. Но только затем, чтобы убить себя. Если бы я так обманулся — зачем бы мне было тогда жить дальше?