Ольга Голотвина - Сокровище троллей

— Они близнецы. И не такие уж красивые. Рыжие! — Намиэл передернулся.

Челивис считал, что рыжеволосая женщина — это чудо красоты, сотворенное Хозяйкой Зла на пагубу мужскую. Но спорить не стал. Посоветовал дружелюбно:

— Так взять ту, что норовом посмирнее.

— Ха! Они меня все детство лупили. И между собой дрались. Как начнут, бывало, выяснять, которая за меня замуж выйдет, когда вырастет…

— Такой завидный жених? — ухмыльнулся Челивис.

Намиэл уловил насмешку и обиделся.

— А что, нет? Я наследник Вайсуэла Теплой Перчатки из рода Жервил. А дядюшка Джалибур сказал, что завещает все, что у него есть, той из дочерей, которая выйдет за меня. Второй дочке даст богатое приданое, но деньгами. А все имущество — моей жене.

Игрок присвистнул.

— Барышни, похоже, крепко уважают деньги?

— Деньги? — переспросил Намиэл. — Это не очень. Им друг дружке уступить обидно. Дядюшка Джалибур им покупал одинаковые игрушки, а толку-то… Обе вцепятся в одну куклу и кричат: «Моя!..» И тянут к себе, пока пополам не разорвут. А точно такая же кукла рядом валяется…

Он помолчал, отодвинул от себя коробку с костяшками.

— А деньги… нет, они не жадные. Аймара один раз даже сняла с себя серьги и отдала нищенке. Маринга потом ее ругала.

Челивис при случае мог подать нищему, памятуя о том, что сам дважды оказывался в полном безденежье, едва с голоду не помер. Но всему есть предел — и игрок подумал, что из двух незнакомых ему сестер Маринга определенно умнее.

— Я их с детства боялся, — разоткровенничался Намиэл. — А лет пять назад вышла история… так теперь и вовсе…

— Что за история? — заинтересовался Челивис.

— Мне тогда двенадцать лет было, близняшкам — по тринадцать, — начал Намиэл. — Мы втроем жили в поместье дядюшки Джалибура. И слуга — новый, недавно нанятый — подбил нас удрать потихоньку в охотничий домик. То есть мы потом поняли, что подбил… сначала-то думали, что это мы сами такие шустрые и неуловимые — помотаем всем нервы и гордо вернемся… Мы ж не знали, что один гад хотел купить у отца и дядюшки Джалибура верфи, а те не соглашались продавать. Вот этот гад и решил на них нажать…

Челивис понимающе кивнул. История занимала его все больше. Он словно наяву видел охотничий домик. За столом устроились двое мужчин с неприятными мордами. Они явно поджидали здесь добычу уже давно: на столе холодное мясо, лепешки, кувшин с вином. Самозваные хозяева домика с удовольствием жрут.

У дверей стоит третий мужчина — прислонился к дверному косяку и, скрестив руки на груди, с презрением смотрит на пирующих. Похоже, он тут главный — и не считает тех двоих равными себе. Не хочет с ними за столом сидеть. Брезгует.

А в углу, на полу, прижались друг к другу трое детей. Толстенький мальчик и две рыжеволосые девочки. Испуганы, но стараются этого не показывать.

…Нам сказали, что нас не убьют. Что мы им нужны живыми. Но мы не верили, и нам было так страшно…

Один — плешивый, с круглыми маслеными глазками — дожевал лепешку, отряхнул крошки с бороденки и сказал:

— А скучно… Жди тут, как дурак… — Мазнул по нам сырым, тяжелым взглядом. — И поразвлечься нельзя… нельзя, а?

Это он того спросил, что стоял у двери. Главного.

— Я тебе развлекусь, — угрюмо ответил тот. — Я тебе так развлекусь, что ноги твои кривые у тебя из-за ушей торчать будут.

Плешивый струхнул.

— А я что, я ничего… — затараторил он. — Не трогать так не трогать… Я ж худого не хотел. Я думал: может, вон та рыжая нам споет?

И наугад указал на Аймару.

Аймара ледяным взрослым голосом ответила, что петь не умеет и вообще от рождения глухонемая. Здорово это у нее получилось — вроде и слова худого не сказала, а как ведро помоев на этого поганца выплеснула.

Тот обиделся, даже про главаря своего забыл:

— Не поёшь, да? А если тебе ухи закрутить — небось так запоешь, что медведь в берлоге услышит!

И тут Маринга вскочила на ноги. Главарь дернулся к ней, но Маринга упала на колени и запричитала — жалобно так, пронзительно:

— Ой, дяденьки, миленькие, родненькие, не надо! Не обижайте сестренку, она глупая, она не понимает! Не трогайте ее, пожалуйста, лучше я вам хоть спою, хоть станцую…

— Цыц! — прикрикнул на нее главарь, и она разом оборвала причитания.

Мне ее лица не видно было, она стояла ко мне спиной. Но плешивый глянул на нее — и смягчился.

— Слышь, Хмурый, пусть станцует! — обернулся он к главарю — и тот, чуть помедлив, кивнул.

— А музыка? — Голос Маринги сразу стал лукаво-капризным, словно не она стоит на коленях, а ее упрашивают, уламывают.

— Музыка? — вмешался третий, который до этого молчал и жрал. Положил ладони на стол и начат ими прихлопывать — хлопки сложились в мотивчик. Плешивый заулыбался и начал стучать в такт кружкой. «По водицу я ходила» — кто не слыхал этой песенки?

Маринга вскочила, закружилась, зацокала каблучками. Не скажу, что она плясала, как настоящая танцовщица… что там, тринадцать лет девчушке… а только эти гады перестали улыбаться. Глаза у них стали… голодные. Меня мороз по коже пробрал. И не стучат уже по столу. Теперь каблучки Маринги ведут мелодию. И тут она запела:

Все на нее глядят — и никто не обратил внимания, что у стены поднялась на ноги Аймара. Я бы и сам не заметил, но она ко мне плечом прижималась — вот я и почувствовал, что она скользнула вверх.

Стоит Аймара, а у ее плеча, в железном гнезде — два факела. Сосновые, обмотанные промасленной паклей. Если на улицу в темень выйти — только сунь в очаг…

А Маринга уже у стола. Кружится, руками машет. Те двое уже не сидят — на ногах стоят, через стол переглянулись, на Марингу смотрят.

А она знай поет:

И на последнем слове левой рукой схватила со стола миску из-под лепешек. А правой — кувшин…

Вот зря мой господин усмехается. Да, тринадцать лет. Но мы же, все трое, росли на борту корабля, отцам было не с кем нас оставить. Матросы нам были вместо нянек, а чему матросы могут научить?.. Много чему. И драться тоже. Бить жестоко и точно.

Она ударила двумя руками сразу, мне б так не суметь. Левой рукой — плешивого миской в висок, правой — его дружка кувшином по башке. И тут же в стол вцепилась, на них толкнула.

Третий — ну, Хмурый — шагнул к столу… только шаг и сделал. Аймара — она меткая. В детстве в меня игрушками швыряла — хоть бы раз промахнулась… Аккурат по голове Хмурому факел угодил.

Но то ли факел был легкий, сосновый, то ли ручка еще детская… развернулся Хмурый и с рычанием — на нее!