Ольга Голотвина - Сокровище троллей

— Я рассказывал о доме… о поместье… Так вот, я лгал. Нет никакого поместья. Я всего-навсего игрок. Мотаюсь из города в город, обираю дураков в «радугу». И отец мой таким был. Мать за ним от родителей убежала, так с тех пор и не знала, что такое свой дом. Меня родила в задней комнате какого-то трактира… А поместье на берегу моря я придумал. Не сейчас, давно уже. До мелочей придумал — и веранду, и ставни, в которые бьет ветер, и гобелены с оленями…

Бродяга замолчал, придавленный стыдом.

Маринга встала. Подошла к нему. Положила обе ладони ему на грудь.

— Ну и что? — спросила она участливо. — Значит, ты сам построишь этот дом на побережье. Обязательно построишь, ты сумеешь. И твои дети не будут бояться шума ветра, потому что будут точно знать: это надежный, прочный дом.

Ну как тут было не поцеловать эту чудесную девушку?

Челивис и поцеловал.

Эту темную, невысокую, скорбно ссутулившуюся фигуру среди развалившихся домов мертвой деревни Дождик увидел издали. На миг сердце кольнул суеверный страх, но тут человек обернулся на шаги — и юноша узнал Авипреша.

Если бы пасечник не обернулся, Дождик ушел бы потихоньку, чтобы не нарушать печальное одиночество старого человека. Но уходить было поздно. Дождик подошел ближе, глянул в раздраженные, замкнувшиеся глаза — и вместо приветственных слов бухнул со всей прямотой доброго сердца:

— Не изводи себя, господин мой! Ты же не хотел дурного!

— Ты о чем? — сухо поинтересовался пасечник.

— О речке. Мне госпожа Тагизарна рассказала…

— Вот как…

Оба помолчали. Затем пасечник негромко промолвил:

— Как же «не виноват»? Мой длинный язык… мое предательство…

Дождик не находил слов, чтобы утешить старика. Ведь он сам, слушая рассказ реки, пережил то, что творилось в душе молодого козопаса. И готов был поклясться, что не было в этой душе ни предательства, ни зла.

— Я ушел тогда из родных краев, — глухо сказал старик. — Думал — забуду… как бы не так! Под старость обратно притащился. Для меня теперь важнее всего на свете — что могу изредка сидеть здесь, на берегу, разделять боль Безымянки. Водяницу не вернуть. Но река… я бы что угодно отдал, лишь бы ей помочь.

— И я!.. — вырвалось у Дождика.

— Тебе-то что до ее боли? — не понял Авипреш.

И Дождик с облегчением понял, что может открыть свое сердце. Может рассказать о своей недоброй судьбе так же искренне, как рассказывал славной девчушке Айки.

История Дождика еще не была закончена, когда рука старика легла на плечо юноши. Было в этом жесте желание защитить, помочь… но как? Много повидавший в жизни Авипреш этого не знал.

— Чтоб Серая Старуха в тине утопила всех скряг, которым для нищей братии жаль корочки хлебца да уголка для ночлега! Чтоб у таких поганцев зубы повываливались, волосы повыпадали, кости скрючились, мясо слезло… чтоб от них козлом воняло! Чтоб их наизнанку да в узел, чтоб им ни дня, ни ночи!.. Неужто и в этом замке старую женщину на мороз вышвырнут, как везде вышвыривают?..

Часовой, стоящий у замковых ворот, усмехнулся. Не мог он себе представить, чтоб бабку Гульду откуда-то вышвырнули на мороз!

Вон, ковыляет, бочка старая! Согнулась вдвое, на посох опирается… сдает с годами, ведьма, сдает, даже с нею время не шутит! Капюшон опущен на лицо, но и не нужно лица видеть, чтобы признать эту двуногую чуму. Хватит и голоса…

Старая нищенка протопала по опущенному подъемному мосту. Уверенно, не задержавшись возле часового, прошла во двор замка.

Вообще-то властитель нищих не привечал. Велел гнать их в Замковую деревню. Но загородить дорогу бабке Гульде — таких дураков в здешних краях не водилось. Говорят, хозяйка на нее как-то псов натравила, так даже псы старуху укусить не посмели. А хозяйка — где она теперь? Исчезла! То-то!

Навстречу незваной гостье уже две служаночки бегут:

— Пойдем, бабушка, пойдем. Мы тебе поесть дадим, не сердись…

— Пошли вам Безликие женихов хороших, — чуть подобрел голос нищенки. — Поем я, внученьки, потом, а сейчас бы мне какой закуток найти, чтоб выспаться малость.

— Погода портится, — сказал Кринаш, с тревогой глядя на сгустившиеся над постоялым двором тучи, на снежные столбы, что завиваются вдоль дороги. — Аккурат на нас снегопад обрушится, как будто Хозяйка Зла его из подола вытряхнет.

— А постояльцы наши по лесу бродят, — вздохнула Дагерта.

— А там кто-то бредет! — радостно пискнула Недотепка. И тут же огорчилась: — Ой, не они…

Кринаш поспешно сошел с крыльца и подошел к распахнутой калитке. Но не сделал ни шагу навстречу спотыкающемуся на ходу, явно измученному усталостью человеку. Не окликнул, не пригласил войти во двор. Молча ждал — сможет ли гость перешагнуть тонкую золотистую черту, по кругу обегающую постоялый двор.

Места здесь недобрые, нежить может и человечий облик принять…

Незнакомец перешагнул колдовскую охранную черту, даже не заметив ее.

— Это «Посох чародея»? — выдохнул он.

Кринаш помедлил, глядя в осунувшееся, землистое, обросшее бородой лицо.

— Да, «Посох», — сказал он наконец.

— Я сюда и шел. Правду ли говорят, хозяин, что твой двор заговорен от злого колдовства? Которое… — Гость зашелся в кашле, но совладал с приступом и закончил фразу: — Которое человеку на пагубу?

— Может, и не от всякого, но заговорен, — подтвердил Кринаш.

— Хвала Безликим, дошел я… Не смотри так, хозяин, я не лиходей. Скупщик пушнины я, из Уртхавена бреду. Остался без мехов, но ты не думай, хозяин, деньги есть, задаром на постой не прошусь!

Он сорвал с пояса кожаный кошель и протянул Кринашу: мол, все бери!

Кринаш взял кошель, но не развязал и не заглянул внутрь. Не понравился ему жест, которым гость сунул ему все свое дорожное достояние. То ли деньги ему легко достались (не с мертвеца ли снял?), то ли попал незнакомец в большую беду, рад и не таким богатством откупиться.

Пожалуй, вернее второе: страх залег в покрасневших от усталости глазах путника!

Но ведь не выгонишь человека в лес, в надвигающийся буран только за то, что он устал с дороги и готов платить не скупясь…

— Заходи, добрый человек, будь моим гостем. Сейчас моя жена соберет тебе поесть. За деньги не беспокойся, лишку не возьмем.

— Поесть, да? — оживился гость. — Хорошо бы похлебки горячей, я уж и забыл, когда ел по-людски. И отвару ромашки… или смородины… тоже горячего, чтоб до нутра прогреться… Только сперва поспать бы, а то меня над миской сморит. Я сплю недолго, привык так в пути.

— Лиса! — вскинула Маринга ладони к груди. — Настоящая лиса! Даже мордочка остренькая!

— И в ошейнике! — осипнув от волнения, вторил ей Челивис.

Когда искатели сокровища выбрались из сквозной пещеры через «оконце», то обнаружили, что высившаяся впереди скала, которая с дороги (и, наверное, с реки, со льда) выглядела бесформенной грудой камня, отсюда смотрелась настоящей лисой, лежащей над обрывом. А шею этой лисы пересекала широкая полоса темного гранита.