Борис Сапожников - Театр под сакурой

— Она оказалась никому не нужна во Франции, — продолжала Мидзуру, — а вот у нас в театре ей будет лучше всего.

— Интересно, почему? — поинтересовался я.

— Она весьма чувствительна к чужим эмоциям, Руднев-сан, — печально произнесла Мидзуру, — а у нас в театре её никто не станет считать чудовищем.

Я замолчал, как-то нечего было ответить на эти слова. Наверное, страшно быть десятилетним ребёнком, которого все вокруг считают монстром.

— Я и забыл спросить, — усмехнулся я, когда мы ехали уже среди ночных огней токийского порта, — как зовут юную барышню?

— Алиса, — сказала Мидзуру. — Алиса Руа.

Автомобиль Мидзуру оставила у большого здания морского вокзала — здания роскошного, построенного в эклектичном стиле, совмещавшем в себе традиционные и вполне современные элементы. Мидзуру проглядела большое табло с названиями и номерами рейсов. Оно было для общего удобства составлено сразу на нескольких языках, поэтому я и весьма глубокомысленно уставился на него, однако, не зная на каком пароходе приплывёт французская барышня волшебница, я мог долго смотреть на него без толку.

— Отлично, — кивнула Мидзуру, — у нас есть минут десять. Пароход уже на рейде, сейчас идёт к причалу.

— Я, пожалуй, пойду первым, Мидзуру-сан, — предложил я. — Толпа встречающих будет велика, вас могут и затолкать.

— Спасибо, Руднев-сан, — улыбнулась Мидзуру, пропуская меня вперёд и жестов указывая направление.

Мы прошли через запруженный людьми зал к двери с двумя палочками иероглифа футацу — два. Иногда мне приходилось работать локтями, особенно ближе к широким дверям, в которые, не смотря на их внушительный размер, не могли пропустить всех желающих пройти через них. Однако мне было не впервой проталкиваться через толпу. Надеюсь, Мидзуру куда легче было шагать, так сказать, в моём кильватере. Небольшая заминка произошла только в дверях, но и тут мне удалось прорваться, правда, Мидзуру, плюнув на весь сонм японских приличий, схватила меня сзади за пояс.

Но, в общем, мы прорвались к набережной, у которой уже стоял белоснежный красавец. Матросы в чистеньких фланельках и фураньках найтовили к борту громадный трап, у которого уже столпились люди. В первых рядах я разглядел маленькую девочку в жёлтом платьице и белой шляпке.

— Это она! — сказала мне Мидзуру, для верности глянув на весьма качественную фотокарточку. — Пропустите меня вперёд, Руднев-сан.

Я посторонился, при этом потеснив полного немолодого человека в пиджаке и при шляпе, но в широких хакама. Тот глянул на меня строго, но решил, наверное, не связываться с наглым гайдзином, отвернулся и задрал нос так высоко, что тот едва в темнеющее небо не уткнулся.

Девочка спустилась по трапу первой. Её сопровождала немолодая дама, которую я сразу не приметил, из-за серого платья и общего неприметного вида. Она держала девочку под руку, а та заметно тяготилась этим соседством, старалась не смотреть в её сторону. Они сошли с трапа, и к ним тут же подошла Мидзуру. Она обменялась несколькими фразами на французском, которым я, честно говоря, ещё в гимназии откровенно манкировал, отдавая предпочтение японскому и китайскому, которые учил дома. После этого, Мидзуру забрала у неприметной женщины девочку и вернулась ко мне.

— Знакомьтесь, Руднев-сан, — сказала Мидзуру. — Алиса Руа-тян.

— Я не силён во французском, — ответил я.

— Я умею говорить по-японски, — несколько неуверенно произнесла девочка. — Я выучила его, потому что знала, что мне тут жить.

— Тогда приветствую вас, барышня, — сказал я, беря её крохотную ручку, чтобы в шутку поцеловать.

Неожиданно лицо девочки исказилось от страха. Она отдёрнула руку и тихо-тихо, едва слышно, прошептала:

— Ваши руки… Они все в крови.

Я как-то даже смущённо спрятал руки в карманы и больше старался не смотреть в такие мудрые и взрослые глаза десятилетнего ребёнка.

На обратном пути до автомобиля я снова играл роль некоего ледокола, пробивающего путь среди людских торосов. Мидзуру левой рукой держала меня за пояс, а в правой крепко сжимала ладошку Алисы. Мы сели в авто — мы с Мидзуру впереди, Алиса одна расположилась на заднем сидении. Мидзуру завела автомобиль, и он медленно покатился по ночным улицам Токио.

— Простите, Руднев-сан, — произнесла Мидзуру, мне даже показалось, что она несколько смущается, — Алиса-тян сказала что-то о ваших руках. Я не очень поняла. Что-то насчёт крови на них… Но если вам неприятно, можете не отвечать, — спохватилась она.

— Ничего в этом такого нет, — покачал я головой, глядя на свои руки. — Тяжело воевать с пятнадцати лет и оставить руки чистыми. В Польше мы рубили врагов шашками до седла… Простите, Мидзуру-сан. Мои руки, действительно, в крови.

После этих моих слов разговор прекратился. У меня на душе стало тяжело и муторно. Мне совершенно не хотелось вспоминать о той войне, с которой мы возвращались окровавленные, нищие, голые и голодные. Нас направляли в продотряды, где мы творили столь жуткие вещи с казавшимися нам контрой крестьянами, что и вспоминать не хочется. По самый локоть у меня руки в крови. По самый локоть.

Мы вернулись в театр. Я помог барышням выйти из авто. При этом Алиса схватила меня за рукав пиджака, только бы рук не касаться. Попрощавшись с Мидзуру и Алисой, я направился в свою комнату, однако, проходя через холл, увидел весьма интересную картину. Лифт для самый богатых, ведущий в лучшие ложи второго этажа, уехал вниз. Я как-то считал, что он ездит только вверх. Интересные дела творятся в театре. Хотя, что это за театр без своих секретов.

Я не придал тогда значения этому факту, слишком устал ото всех событий этого бесконечного дня.

Следующий день начался, можно сказать, шумно. Очень шумно. В театр как будто вихрь ворвался. Вихрь по имени Готон Камеко. Девушка была высока ростом, почти с меня, что весьма удивительно для Японии, где далеко не всякий мужчина доставал макушкой до моего плеча. Кроме того, Готон была весьма мускулистой и подтянутой, с короткой стрижкой и простецкими манерами обитателя провинции. Она ворвалась в театр, распахнув тяжёлую створку двери одной рукой, и влетела в фойе.

— О нет! — вскричала случившаяся там Асахико, притворным движением хватаясь за голову. — У нас только установилась тишина после твоего отъезда, но — нет, ты вернулась, Готон-сан!

— И я рада видеть тебя, Ивасаки-сан, — громогласно расхохоталась Готон, поправляя матросский мешок на плече.

Асахико с гордым видом удалилась, а Готон быстрым шагом направилась в свою комнату на втором этаже. По дороге ей встретилась директор Мидзуру.

— С возвращением, Готон-сан, — сказала она. — У нас уже идут репетиции, так что поспеши в зал. Режиссёр, кажется, уже готова растерзать тебя.