Сергей Петренко - Апрель. Книга вторая

Как странно… Мелодия, которая вначале влекла вперёд и выше, сейчас была тягучей и низкой, её резкие тремоло хватались за ноги, будто плети травы. Кирис уже несколько раз споткнулся. Он рассердился, первый раз в этом мире, и это было обидно, и ещё обидней было то, что слёзы потекли как у малюсенкой девчонки, а впереди показался человек, небольшой, не старше Кириса, и его никак нельзя было обойти, а надо было заговорить, и это трудно…

— Пусти!

Мальчик покачал головой. Он улыбался, и это сбивало с толку. Кирис понял, что не сможет его толкнуть.

— Ты кто?

— Я — Тони. Ты должен вернуться.

— Почему должен?

— Там жизнь. — Тони махнул рукой, туда, откуда Кирис прибежал. — А тут — даже не сон. Оцепенение.

— Почему ты мне мешаешь…

Тони широко раскрыл глаза.

— Там жизнь! Я бы вернулся…

Закружилась голова. Всё-таки я устал, подумал Кирис. Ему хотелось злиться, но злиться на Тони он не мог. Тони был похож… на кого-то. На кого-то из другой, ненастоящей жизни оттуда .

— Из-за тебя… Я не добежал.

— Прости. Но я не мог тебя пустить. Их было много… Они ушли и пропали… Растворились. Стали всем этим . Это всё тот человек с Кристаллом. Он живёт ими. Их жизнью. А они исчезают.

— А ты почему не исчез?

Тони как будто растерялся. Кирис заметил его смятение. Неужели, врёт?! Нет, он не может…

Тони сел. И Кирис невольно опустился рядом.

— Наверно… меня кто-то держит. Я не помню. Я мало что помню.

Их плечи соприкоснулись, и Кирис увидел, что земля стала плоской. Горизонты исчезли. Стало тяжело. Будет трудно идти. И ещё Тони…

— Я тебя выведу.

Ручей стал другим, сильным и шумным. Капала отовсюду вода. Пещера казалась Брэндли живой, будто чрево дракона. Дракон спал много веков, но теперь что-то растревожило его.

Брэндли замер в двух шагах от камня. Женщина, которая приходит и сидит возле мальчика — что будет с нею, когда пещера останется пустой?

Я попрошу воду рассказать ей. Вода послушается, а я не могу ждать, и оставить его тут нельзя — ручей становится рекою, и даже лицо мальчика изменилось, на нём — тревога, волосы полощут, будто на сильном ветру, и губы силятся что-то сказать.

Она появилась, едва Брэнли попытался приподнять мальчика над водой, усадить.

— Нельзя, — сказала она грустно, но так, словно не удивилась появлению водяника. — Ему нельзя дышать воздухом. Так сказала Она.

— Она?

— Большая Ведьма положила его в этот сон. Тони отравлен. Ему дали яду. Воздух будет убивать его.

— Зачем его отравили? — Брэндли тоже сделалось спокойно и грустно. Как будто он знал всю эту историю, только позабыл. Он сел, держа голову мальчика на коленях. Женщина села тоже — на другом берегу ручья.

— Этот яд изменяет кровь, соединяет её с ветром и небесами. Говорят, люди из-за Океана привезли его с собой. Некоторые из них, приняв этот яд, не умирали, а начинали летать. Тони очень хотел летать…

— Он не знал?

— Он не знал. Он знал только, что снадобье может не подействовать. Одоринус обманул его. Так же, как многих. Давал надежду, говорил, что ищет способных летать. Сперва Тони смотрел в его колдовской кристалл, не знаю, зачем — Тони не успел рассказать… или не захотел. Потом он выпил этот яд, а потом пришёл и сказал, что ничего не получилось. И стал задыхаться. Наш отец позвал Ведьму. А Ведьма сказала, что Одоринус уже забрал кусочек души Тони, а когда Тони умрёт — то весь окажется там, в его ловушке. И она тоже что-то сделала с Тони, так что Одоринус теперь его не получит.

— А вы… его мама?

Женщина улыбнулась.

— Я его сестра. А ты кажешься мне очень знакомым, маленький водяник. Наш отец тоже был водяным… правда, он был не настоящий наш папа — но он нас спас и потом мы его очень полюбили. Он многим казался страшным, только мы его не боялись. Ото всех он требовал, чтобы его звали Гнилень, так забавно… только мы звали его «Бу»…

— Почему? — шепотом спросил водяник.

— Ну, ведь «Гнилень» — это по-человечески звучит не очень-то приятно. А он рассказал нам однажды, что в детстве его звали совсем не так — Бурун. Это потом он велел называть себя древним болотным прозвищем, в память о ком-то из предков. Его мама звала его смешно — Бурунчик. И мы говорили ему: «Бу». Никто кроме меня и Тони не знал, почему. Теперь знаешь и ты… Скажи, наверно, ты мой братик? Ты, наверно, внук Бу, правда?

Брэндли кивнул. Он быстро отвернулся. Шум воды становился сильнее и сильнее.

— Ты Брэндли, я вспомнила! Я слышала о тебе… Река хочет унести Тони, ты будешь с ним, ты позаботишься о нём? Вы отправитесь к Народу Моря, правда? Дай мне знать потом, пожалуйста, братик!

— Да…

Тоника вошла в реку и обхватила одной рукой Тони, другой обняла водяника. Вода смывала слёзы, вода шумела, и можно было ничего не бояться…

— Она торопит вас… Так жалко, что мы не встречались раньше, Брэндли… Я тебя уже люблю, мой братик, до свиданья!

Потом она исчезла за клокочущей, ревущей водой. Подземная река несла их, как безумный горный поток, как ураган, и Брэндли порою переставал понимать, падает ли он сквозь туннели бездны или летит на воздушном корабле. Он крепко-крепко прижимал к себе Тони, но знал, что вода не причинит ему вреда, не разлучит — могучую волю Великой Древней Ведьмы и главы рода Хлюпастых помнила и безупречно стремилась исполнить даже эта дикая стихия…

Они шли и шли. Бесконечно долго.

— Неужели там меня не хватились? — растерянно проговорил Кирис, остановившись, чтобы вытряхнуть колючку из сандалии. — Мой дядя обещал быть близко. Если… с ним ничего не случилось.

— Здесь время другое. — Тони присел рядом. — Можно… я посмотрю?

— На мой сандаль?! — удивился Кирис. — На, конечно. А зачем?

Тони смутился.

— Ты настоящий. Не такой, как всё здесь. Мне кажется, от тебя расходится тоже настоящее.

— Что расходится?

— Не знаю, как объяснить. Все, кто сюда приходят, вначале как будто обыкновенные. Настоящие. А потом — растворяются, делаются тем, из чего здесь всё состоит. Песком, ветром, небом, травой… Может быть, ещё чем-то, если уходят совсем далеко… но я не знаю. Я бы хотел посмотреть, что там дальше, но сперва меня что-то держало здесь, а теперь — просто боюсь. Знаю, что исчезну. Там… жарко. Там будто огонь. Когда я иду туда, делаюсь тоньше и тоньше, испаряюсь. Сперва было жарко, и я потел, но пить здесь нечего, и постепенно из тебя уходит уже не вода, а будто всё остальное, ты с виду остаёшься прежним, а на самом деле — призрак. Мне кажется… из-за этого я не могу выйти отсюда.

— А как ты всё это чувствуешь? Настоящее.

— Это… Если бы я умел… Ну, вот смотри, вокруг тебя даже трава взаправду, она другая. Пока ты не появился, я даже не мог уколоться колючкой, потому что для меня их нет. И вся трава — она просто трава. Не какие-то травинки, отдельные, разные, одни мягкие, пушистые, другие ломкие, жёсткие, одни с колосками, другие с зонтиками… белые, жёлтые… Я вспомнил всё это сейчас, потому что вокруг тебя трава настоящая. И колючки. А так — она одинаковая. Как ковёр без узора. К ней и не присмотришься. Не за что ухватиться глазами. Просто слово — «трава» — и ничего больше. Так же и всё остальное. И время тут такое. Оно… мелкое-мелкое. Настоящее время — из кусков. В каждом куске что-нибудь случается. Поэтому время движется. А тут не случается ничего, и кусков времени нет, оно как вода. Посидишь один час, а по правде это может быть секунда или сто лет, потому что время ни к чему не привязано. Ничего нет. Пустота — а ней эти слова: «земля», «небо», «воздух», «песок». И я… я остаюсь, пока помню, что я такое, что у меня внутри, в голове. Мои мысли, память. Но это быстро тает, остаётся одно слово, «Тони». Наверно, меня тоже давно бы тут не было, если бы не вы, те, кто приходит… — Тони вдруг вскочил, бросил сандалию. Лицо его сморщилось. — Нельзя! Нельзя! Уходи!