Николай Романецкий - Убьем в себе Додолу

До сих пор, в понимании Света, женщины отличались от мужчин только более тонкими, похожими на мальчишеские голосами. Да и то не всегда.

Оказывается, широкие одеяния волшебников много чего скрывали.

— Что это? — Свет обрел наконец дар речи.

Мать Ясна улыбнулась странной улыбкой:

— Это перси.

— А зачем они?

Мать Ясна взяла еще одну шайку, набрала из бака воды и вылила на себя. Вода сбегала с плеч на эти самые «перси» и двумя струями стекала на пол.

— Мы будем мыться вместе, — сказала мать Ясна, и Свет понял вдруг, что она не знает, как ответить на его вопрос. А может, попросту не желает отвечать.

Тогда он задал другой вопрос:

— А где же ваш корень?

— У меня его нет.

— А как же вы писаете?

— Полезай на полок, — сказала мать Ясна, и Свет понял, что не дождется ответа и на последний вопрос.

Он вздохнул и забрался на полок, окунувшись в восхитительный жар. Мать Ясна уселась рядом, коснулась Света горячим упругим стегном, протянула ему веник.

Они отхлестали друг друга веником, и это тоже было восхитительно. А потом мать Ясна намылила мочалье, и Свет начал мыть ее. Спина у матери Ясны была гладкой, попка упругой, а «перси» тяжелыми и скользкими. Свет тер их мочальем, и они все время стремились убежать из-под рук в сторону. Душу Света томили какие-то неясные желания: то вроде бы хотелось коснуться похожих на большие соски коричневых холмиков на персях матери Ясны, то вроде бы стоило погладить ладошкой ее живот. Но эти желания, едва оформившись, вдруг вытеснялись чем-то другим, непонятным, но знакомым, давно забытым, но близким. Смутное воспоминание бередило сердце, и Свет пытался понять его, и смывал мыльную пену с тела матери Ясны уже автоматически, как мыл спину в бане тому же Репне Бондарю.

А потом за мочалье взялась мать Ясна. Она терла Свету спину, и вместе с мочальем его кожи касались упругие перси. Потом она вымыла ему корень, и в душе Света вновь проснулись смутные желания — он даже провел мокрой рукой по щеке матери Ясны, но так и не понял, для чего это сделал. А потом мать Ясна принялась мыть ему голову, и вновь неоформившееся воспоминание вытеснило из души все желания, кроме одного: вспомнить. В сознание билась мысль, что все это мать Ясна делает неспроста, что, возможно, это не подготовка к испытанию, а само испытание, но все было неважно. А важно было вспомнить.

И когда мать Ясна, окатив Света водой из шайки, на секунду прижала его голову к своей левой перси, он вспомнил.

Голод, страшный голод, смертельный голод… Прикосновение к щеке чего-то теплого и упругого, пахнущего вкусно-вкусно… Поворачиваем голову, в губы попадает твердое, и голод отступает… Он вспомнил все ясно и отчетливо, как будто происходило это с ним совсем недавно. И происходившее не имело никакого отношения к порозовевшему телу матери Ясны.

— Мама, — прошептал он. — Мамочка!

Перси матери Ясны затанцевали перед его глазами, неоформившиеся желания, вызванные близостью обнаженного женского тела, умерли, и он окунулся во мрак…

Как да вдоль по ре-эче-эньке Как плыла лебе-оду-ушка.

Как да мово ми-ило-ого Увели в нево-олю-ушку…

Свет открыл глаза. По телу разливались теплые волны: над ним склонилась мать Ясна в белом балахоне врача, и руки ее, плавая над грудью Света, излучали жар. Заметив, что воспитанник пришел в себя, она отступила на шаг и ласково сказала:

— Ну вот и хорошо, вот и ладушки.

Свет поднялся на локте:

— Что со мной?

— Все в порядке. Одевайтесь!

Свет удивился:

— А как же испытание Додолой?

— Оно уже состоялось.

— Разве? — Свет потер ладонями лицо. — Что-то я не помню.

Мать Ясна перестала улыбаться и строго сказала:

— Всякое семя знает свое время.

А Свет вдруг заметил, что лицо матери Ясны кажется непривычно-розовеньким, а коротко подстриженные — как у воспитанника — волосы стоят ежиком.

Он слез с медицинского стола и принялся одеваться. Натянул серую пару, надел башмаки, вопросительно посмотрел на мать Ясну. И вдруг замер: над волосами матери Ясны сияло розово-фиолетовое облачко. Свет зажмурился, помотал головой, снова открыл глаза. Нет, показалось. Не было там никакого облачка — волосы как волосы.

— Что с вами, Свет? — спросила с тревогой мать Ясна.

— Нет, ничего, — сказал Свет. — Слабость…

— Это скоро пройдет. — Мать Ясна отвернулась. — Вы свободны!

Свет понял: от него не ждут никаких вопросов. И унес вопросы в коридор.

В коридоре стоял отец Ходыня, выжидательно смотрел на Света. Потом он повернулся к вышедшей вслед за воспитанником матери Ясне, и Свету показалось, что волшебники переглянулись.

Отец Ходыня сказал:

— Отправляйтесь к себе, воспитанник! И ни с кем не вступайте в разговоры!

В келье Света ждал Репня Бондарь. Он сидел на табуретке и без интереса перелистывал учебник математической магии. Когда Свет вошел в келью, ему показалось, что над головой Репни висит красное облачко. Но стоило Репне оторваться от учебника, как облачка и след простыл. Да и было ли оно вообще? Может быть, Свет попросту заболел: не зря же с ним возилась мать Ясна…

— Ну как? — спросил Репня.

— Говорят, испытание состоялось.

— Что значит «говорят»? А вы сами разве не помните?

— Тот-то и оно, что не помню.

— Странно! — Репня покусал нижнюю губу. — Может, вы провалились?

— Может быть. — Свет уныло вздохнул. — А как у вас?

— Ну я-то все помню. — Репня издал короткий самодовольный смешок. — Мать Ясна мыла меня в бане.

Света словно обухом по голове ударили. Точно, ведь и с ним было тоже самое! Перед глазами проплыло обнаженное тело матери Ясны — сначала молочно-белое, потом изрядно порозовевшее. И кажется, это меня сильно взволновало, с удивлением подумал Свет. Странно, никогда не волновался, моясь в бане… Наверное, мать Ясна наложила на меня какое-то заклятье… Он вспомнил, как они терли друг друга мочальем и подивился: от чего там можно было хлопнуться в обморок?.. Сколько раз я тер мочальем Репню, и ввек не было никаких обмороков!..

Репня что-то рассказывал, увлеченно, с упоением, размахивая руками. Свет помотал головой, и в сознание прорвались последние слова Репни:

— …но тут у меня встал.

— Кто встал? — Свет непонимающе смотрел на Репню.

— Не кто, а что! — поправил Репня. — Корень, разумеется.

Похоже, он вспоминал мытье в бане с каким-то особым чувством, которого не было у Света.

— Что значит — встал? — Свет ошарашенно хлопал ресницами.

— Встал — значит поднялся и отвердел. — Репня тоже казался удивленным. — Не понимаете, что ли?

— Не понимаю…

— Глупышка! — Репня смотрел на Света с жалостью.

Жалость эта Свету не понравилась.