Николай Романецкий - Везунчик

— Да, — сказал он.

— Как же вы ее не уберегли?!

Он пожал плечами:

— Инга вела себя в последние дни слишком самостоятельно. Многое делала вопреки приказам. Ваш рассказ лишь подтверждает это.

— А что ей оставалось делать! Вы-то не слишком спешили мне помочь!

— У вашей «Забавы» был номер, с которым вас не остановил бы ни один сотрудник правоохранительных органов. Не наша вина, что вы не стали пользоваться ею.

Ожил интерком:

— Сергей Николаевич! На закрытой — Москва.

Борзунов взял трубку, принялся слушать, коротко отвечая «Да!» или «Нет!». А я сидел и думал о том, что Инга отправилась в офис к Поливанову-Раскатову не потому, что нарушала приказы. Просто исчез мужчина, который любил ее, и помочь ей теперь мог лишь избыток адреналина в крови. Такая это была женщина, женщина, любящая ходить по минным полям, конь в малине…

Наконец Борзунов рявкнул: «Слушаюсь!»— и повесил трубку.

— Интересно, — сказал я. — Зачем Раскатов пошел на всю эту затею с компьютером-детективом? Ведь это лишь ускорило его разоблачение.

— Вы так думаете? — Борзунов усмехнулся. — Ничего нового к тому, что против него уже было, ваша детективная работа не добавила. Все это недоказуемо в суде. Зато он рассчитывал раскрыть нашего человека. И это ему удалось. Без Инги Неждановой обвинение при хороших адвокатах непременно бы развалилось. Все, что мы могли бы ему инкриминировать, это нарушение закона о запрете на коммерческую деятельность со стороны должностного лица. Так что ваша с ним последняя встреча закончилась, на мой взгляд, очень удачно.

— Иными словами, меня не обвинят в убийстве генерала Раскатова.

— Иными словами, никакого убийства не было. Генерал погиб в результате несчастного случая при чистке собственного оружия. Уголовное дело по факту смерти уже прекращено. В средствах массовой информации будет отражена именно эта версия. Если вы, конечно, не начнете искать второго Сергея Бакланова…

— Не начну, — сказал я. — А что будет со мной?

— Приговор в отношении Вадима Ладонщикова приведен вчера в исполнение. Но разве вы — он? Ваши нынешние документы зарегистрированы во всех государственных базах данных. Это все, что я могу для вас сделать. Вас устраивает такое решение вопроса?

Максима Мезенцева — Метальникова — Арчи Гудвина такое решение устраивало. Потому что другого не было: в любом случае капитан Ладонщиков был осужден по закону.

Многое между нами не было сказано, однако спрашивать не имело смысла — ответов я бы все равно не получил. В конце концов мне опять повезло, и это главное…

— Надеюсь, ваша… э-э… подруга не станет молоть языком.

— Жена будет молчать, — заверил я. И пояснил: — Мы через несколько дней вновь поженимся.

— Тогда примите мои поздравления, Мезенцев. И можете быть свободны.

Дома я сказал Кате, что у меня теперь другая фамилия и что нам надо снова пожениться. Она ни о чем не стала спрашивать.'

На следующий день мы пошли в загс и подали заявление. А еще через три недели, утром, перед уходом на работу, Катя сказала, что беременна.

Когда она ушла, я позвонил Яне в детский приют.

— Привет, марсианка! Это Макс. Помнишь, надеюсь, еще такого типа?

— Привет, Макс! — Она обрадовалась несказанно: это было понятно даже по телефону.

— Надо увидеться!

— Давай вечером. — Она обрадовалась еще больше.

— Нет, давай пораньше. Я приеду к тебе после обеда. Где находится детдом?

Она продиктовала адрес.

В два часа я подъехал к детскому приюту, через охранника вызвал Яну. Вытащил из багажника четыре больших пакета с игрушками.

— Это твоим питомцам.

— Ой, Максима, спасибо! Ты, похоже, разбогател?

— Ага. Отдаю долги!

Я только что потратил на игрушки четверть тех денег, которые реквизировал в сейфе на Семнадцатой линии. А остальные три четверти внес в банк на счет детского дома.

Занесли подарки в игровую.

— А где твои питомцы, марсианка?

— У них тихий час.

Я вполголоса выругался.

— Что такое? — встревожилась Яна.

— Можно пройти к ним в спальню? Я стерильно чист. Но если хочешь, могу помыть руки.

Она улыбнулась:

— Тебе очень надо?

— Очень!

— Ладно, пошли.

Она провела меня в спальню.

Маленькие человечки спали в кроватках, сопя и время от времени причмокивая. Будто сосали материнскую грудь…

— Сколько им лет?

— От полутора до трех.

— Кто из них самый несчастный?

Яна перестала улыбаться:

— Они все несчастны.

— А все-таки?

— Ты очень изменился, Максим… Ладно! — Она подвела меня к одной из кроваток. — Вот Антоша. Его бросила мать.

Антоше явно снились плохие сны. Личико его было хмурым, словно октябрьский день. Я достал из кейса первую шкатулку, склонился над ребенком, чтобы Яне не было видно, и открыл крышку.

Больше ничего и не требовалось. Перламутровый шарик исчез. Волосенки на головке ребенка шевельнулись, а лицо его озарилось радостной улыбкой.

Я достал из кармана сливочную тянучку, положил в шкатулку и поставил на тумбочку.

— Кто следующий?

— Ты будто Дед Мороз… Вот Верочка. Родители погибли, а другие родственники не захотели брать девочку к себе.

А почему бы и нет? — подумал я. Вытащил еще одну шкатулку.

Ведьма Альбина была половинкой. А перламутровый шарик половинкой не был. Девочка Вера обрела свою «рубашку»с не меньшей легкостью, чем мальчик Антон. Я достал из кармана еще одну сливочную тянучку.

Через пять минут во всех шкатулках вместо шариков лежали конфеты.

— Все, пойдем!

— Спасибо тебе! — сказала Яна и коснулась рукой моего плеча. — Не забежишь как-нибудь вечерком?

— Не забегу. — Я снял с рукава ее белого халата несуществующую пылинку. — У меня свадьба скоро.

— Рада за невесту. — Улыбка у Яны была сердечной.

— Вернется твой с Марса и прощения у тебя попросит, — сказал я. — Вот увидишь.

— Ты у своей уже попросил?

— Да.

— Я ей завидую.

Выходя из спальни, я оглянулся.

Спящие дети были похожи друг на друга. Но восьмерых из них отныне ждала другая судьба. И я надеялся, что бог простит мне теперь зло, которое я причинил людям в деле Марголина.