Карина Дёмина - Владетель Ниффльхейма

— Не подходи!

— Иначе ты меня ударишь? — Варг склонил голову к плечу и потер шею. — Ты как-то слишком уж агрессивен. Бросаться на все, что у тебя вызывает страх — не самая удачная стратегия.

— Я тебя не боюсь!

— Неужели? Ты лжешь Джек. А в этом месте не принято лгать. Оглянись. Все эти люди думали, что раз уж они пришли сюда, то непременно займут трон Хель. И станут владеть Ниффльхеймом.

— А на самом деле?

Нельзя верить Варгу.

Почему?

Потому что нельзя.

— На самом деле они садились и умирали. Но не сразу. И не до конца, — Варг оказался рядом. От него несло по?том и тиной, еще морем с его йодистым гниловатым душком. И городскими дымами. — Хочешь узнать, насколько хватит тебя, Джек? Сто лет? Двести? Триста? Твоя душа накормит Хвергельмир, а он вернет тепло в потоки, которые оживят Ниффльхейм. Знаешь, что особенно интересно? Числа. Двенадцать потоков. Двенадцать пар нервов, которые выходят отсюда…

Палец Варга коснулся Джекова лба.

— …и ведут в тело. А потоки выходят из Ниффльхейма, но соединяют его с высшим миром. Это как сшить тело и голову. Попытка интересна, но бессмысленна, если перебит позвоночник. Она лишь продлит агонию. А это жестоко.

— Ты… ты лжешь!

— Я? Зачем? — Варг развернул Джека и подтолкнул к ступеням. — Если не веришь — иди.

Джек остался на месте. Он смотрел на людей, ставших украшением ледяного дома, а те смотрели на Джека.

Это не правда! Это не правда…

— Правда, — говорит Варг.

— Кто ты такой? — Джек отбегает к самым ступеням, прижимается к горе и копье выставляет. — Кто ты и что тебе от меня надо?

— Ты.

Варг сует руку за пояс и вытягивает веревочку. Тонкую красную веревочку, на которой завязан узел. Веревочка падает к ногам Джека.

— Бери. Развяжи.

— Что это?

— Твоя память. Если ты, конечно, не боишься вспоминать.

— Я не боюсь…

Просто Джек не хочет. Отсутствие желания — это совсем не то же самое, что страх. Но пальцы уже тянут веревку. И узел, казалось, затянутый столь туго, что в жизни не развяжется, распускается сам.

Ничего не происходит.

Совсем ничего.

Только потолок Хельхейма вдруг становится черным и плавится, распуская косы дождя. Капли барабанят по рукам и куртке, оседая на рукавах серебристыми шариками. Шарики же катятся в складки и стекают уже на землю.

В Хельхейме не было земли…

И травы, высокой, мокрой, с пухлыми корнями, в которые забивается грязь.

— Нам надо спешить. Нам надо спешить, — повторяет кто-то и тянет Джека.

Джек упирается ногами в землю, но кроссовки скользят. А женщина останавливается, поворачивается медленно, неуклюже и повторяет:

— Нам надо спешить.

Прическа у нее нелепая. Волосы нарастают башней, на которой не держится капюшон. Женщина то и дело поправляет его, но видно — ей непривычно в этой нелепой куртке, слишком просторной даже для нее. Рукава длинны, и постоянно съезжают, потому что манжеты на липучках ненадежны. И женщину это злит.

А Джеку нравится. Она держит его крепко, и когда рукав съезжает совсем, то собственная рука Джека, пусть и зажатая в крепких пальцах, словно бы проваливается в теплую нору.

Второй вот руке холодно. Джек прячет ее в карман, но тогда идти неудобно — он начинает спотыкаться. А женщина идет быстро, и Джеку приходится почти бежать за ней.

И еще дождь идет. Плотный-плотный, частый-частый.

Под ногами хлюпает. Кроссовки промокли. Носки тоже. И джинсы воды набрали, прилипли до самых колен, и широкие калоши при каждом шаге неприятно ударяли по лодыжке.

Джек устал.

Ему хочется домой и в постель, чтобы под одеяло и с головой. Нет, Джек не боится темноты и чудовищ, потому как знает — все это выдумки — но ему просто нравится лежать под одеялом и сочинять всякие истории. Как будто бы Джек — вовсе не Джек, а…

Кто?

Кто-нибудь. Волшебник. Или разбойник. Или пират, но, конечно, добрый и справедливый, такой, который накажет злых, а добрым поможет. Или вот рыцарь еще, чтоб с драконом на щите. Драконов Джек любит, но в дожде, ночью, о них совсем не думается.

— Скоро, — повторяет в сотый раз кряду женщина, лицо которой почти стерлось в темноте.

Женщины Джек побаивается, а потому покорно идет.

Куда?

В парк. Черные дорожки залиты дождем. Деревья-колонны подпирают небо. Где-то далеко впереди маячит огонек. И заметив его, женщина останавливается.

— Я спасу тебя, — утверждает она, наклоняясь. — Я тебя обязательно спасу. Верь.

— Хорошо.

— Иди туда. Сиди тихо. Что бы ни случилось, сиди тихо.

Она толкает Джека в кусты, и он падает. Ветви хлещут по щекам и рукам, листья царапают кожу, а руке, той самой, которой было тепло, становится очень холодно. Джек поднимается не сразу, он пытается перевернуться на живот, но лишь качается по грязи, пока, наконец, не решается вцепиться в ветки.

Джинсы теперь совсем мокрые.

Будь Джек рыцарем, он развел бы костер, а лучше два — слева и справа. А от дождя спрятался бы под щитом или сразу — драконьей шкурой. Она ведь не промокает, в отличие от куртки.

И Джек садится на мокрую траву, обнимает колени и ждет. Он ждет долго, так долго, что шея и плечи затекают, а холод пробирается в самое нутро. Но Джек не смеет шевелиться: ему ведь сказано сидеть тихо.

Он послушен и верит женщине. Та никогда не обманывала Джека.

Он почти задремал, когда услышал крик. И вскочил. И бросился, не зная, зачем бежит, но спеша изо всех сил. Проломив дорожку кустов, Джек оказывается в аллее и видит женщину, лежащую на земле. Над ней склоняется огромный белый медведь. Правда, шерсть его вовсе и не белая, но скорее желтая, как простыня, на которую чай пролили. Вода скатывается с этой шерсти и стекает под живот, под лапы.

Медведь стоит неподвижно, а вот женщина ползет. Она сначала пятится на четвереньках, не спуская с чудовища взгляда, а потом вдруг вскакивает и бежит. Зверь позволяет ей отойти, и лишь затем пускается по следу тяжелой хлюпкой рысью.

— Догонит, — говорит кто-то, и Джек поворачивается на голос.

Он видит человека в белой меховой шубе, к которой пришиты звериные головы. И головы эти смотрят на Джека, пощелкивают и посвистывают, как будто переговариваются.

— Ты кто? — спрашивает Джек.

— Колдун.

— Хороший?

— Как колдун — да. Как человек — не очень.

Он берет Джека за руку. Прикосновенье обжигает холодом, как если бы до железной трубы на морозе дотронуться, но ведь человеческая рука — совсем не из железа?

Колдун идет быстро, но за ним Джек — странное дело — успевает. Дорожка сама ложится под ноги, стремясь угодить. Она выводит на поляну, окруженную фонарями, и все вдруг вспыхивают разом.

— Чтобы тебе было лучше видно, — говорит колдун, отпуская руку. — Ты принадлежишь мне.

— Почему?