Карина Дёмина - Владетель Ниффльхейма

— Осталось недолго, — иссиня-черная рука легла на затылок, и Варг, закрыв глаза, повернулся, прижался к ладони щекой.

Тонкий неразличимый человечьим ухом звук, рождался в глубинах Хельхейма. Он нарастал, раскалывая тело айсберга. Из щелей вырывались потоки пара.

— Знаешь, все равно это как-то подло…

— Возможно. Но на войне легче умирать, — Хель таяла, ее тело раздирали туманы, отхватывая по куску, пока от великанши не осталась лишь тень, а тень обернулась кошкой. Левая половина ее была бела, а правая — черна. Пустые глазницы сочились слезами, и Варг вытирал их нежно, еще нежнее он выбирал крупицы льда из черной шерсти.

— Война окончена?

— Уже почти, братец. Уже почти.

И Хвергельмир протопил дорогу к морю.

Конь остановился у ворот. Перед ними росло дерево, вернее когда-то росло, а теперь лишь стояло. Огромный ствол его был подобен колонне, которую облепили ведьмины метла ветвей. В них виднелись яблоки черепов, они же усеивали все пространство, сколько хватало взгляда.

Земля была мертва. Она не имела цвета, и потому черепа выглядели яркими и нарядными. Конь ступал по ним, кроша в пыль, и пыль оседала на копытах, связывая ноги.

Конь рухнул, не дойдя до ворот. И каменные во?роны слетели со столбов на падаль.

— Кыш пошли, — сказал им Алекс, но во?роны не испугались человека.

Железные клювы их вспороли кожу, выпустив сизую требуху. Птицы подхватывали ее и взлетали, вытягивая лентами, украшая ими сухие ветви дерева.

Потревоженные, посыпались черепа.

— Кыш пошли! — Алекс замахнулся было молотом, но молот разломился в руке, и тогда только Алекс понял, что Мьёлльнир тоже мертв.

Стало невыносимо мерзко.

Остатки молота выпали из руки. Алекс шагнул к воротам. Они были огромны, размером с дом, а может и больше. Они были стары — железо осыпалось ржавчиной, рассохшееся дерево трещало, грозя обвалится, но кое-как держалось на петлях из турьей кожи.

Ворота были открыты.

— Там ничего нет, — сказали Алексу, и он обернулся на голос.

Проклятое дерево стояло за спиной, и на ветвях его гирляндами висели кишки, такие же обесцвеченные, как сами ветви.

— Там больше ничего нет.

Существо выползало из дыры меж корнями дерева.

— И нигде нет. Почти.

Кривоватые лапы упирались в землю, с трудом выдерживая вес чудовищного тела. Оно же, бесконечно длинное, облаченное в чешую, тянулось и тянулось, укладывало петлю за петлей, выстраивая башню из живой плоти. И башня эта достигла ветвей дерева.

— Что ты такое? — Алекс старался глядеть чудовищу в глаза, но взгляд его был тяжелее неба.

И Сокрушитель умер.

— Он давным-давно был мертв, — сказало существо, наклоняясь над Алексом. — Но не желал признать это. Вещи, как и люди, порой упрямы.

— Что ты такое?!

— Тень посоха и страж мира. Когда-то был. Земля последнего кургана. Еще есть. Ничто — скоро буду.

Голова его опускается. Она омерзительна. Неровная, как старый валун, поросший не мхом, но древесными корнями, гнилыми водорослями и чем-то вовсе уж неразличимым.

— Это Хельхейм?

Пасть змея огромна, но беззуба. Видны розовые десна с язвами и натертостями, треснутые, расколотые, готовые рассыпаться при ударе.

Бить нечем.

— Это Асгард. Дом асов. И два ворона Всеотца, от избытка мудрости впавшие в детство. И два волка, которые все-таки сожрали друг друга. Идем.

Змей скользил, не оставляя на пыльной земле и следа, как будто бы и вправду был тенью и веса не имел. Алекс решился прикоснуться к чешуе, убеждаясь, что змей существует.

Существовал. Он просачивался в ворота, и над Алексом текли километры змеиной плоти с приросшими к ней ракушками, якорями, обрывками цепей и сетями, с камнями истлевших фундаментов, с осколками колонн, с обломками крыш, со стальными узорами арматуры.

И ворота все-таки треснули, обрушившись с грохотом, на который с радостью отозвалась крыша гигантского дома. Она не падала — сползала по стене, выстилая себе путь дорожкой мелких камней. И если бы не живая петля, обнявшая дом, тот бы рухнул.

— Вот дом радости и обитель блажентсва, — сказал змей. — Место, где солнечный свет живет на клинках героев, где Андхримнир варит мясо вепря в котле Эгира для восьми сотен едоков. А крылатые девы носят рога с медом козы Хейдрун, которая жрет листья мирового дерева…

Не было ни героев, ни мечей. Только столы, вытянувшиеся бесконечными железнодорожными составами, только котел, способный, пожалуй, вместить и змея. Только кабаний череп, возлежащий на деревянном кресле.

— Зачем я здесь?

— Чтобы окончить войну.

Эхо полетело по двору, попало в котел и заметалось, порождая бурю. Алекс вспомнил, что некогда в этом самом котле и вправду бури варили, мешая варево корабельной мачтой.

А потом варили похлебку, и мешали все той же мачтой. Над котлом поднимался туман, густой, как молочная пена, и выползал в распахнутые ворота. Он укрывал дерево с мертвецами, и те оживали, шевелились, разевали рты, глотая сытное варево.

— Война… война ведь окончена.

На том поле, укрытом пеплом, где на костях росли деревья, а сами кости цеплялись за память, и цепляли памятью случайных путников.

— Уже почти, — ответил змей.

— Почему… почему я?

Алекс подошел к креслу, сколоченному из грязных досок. Он коснулся кабаньих клыков, которые были острее стали, и не удивился, порезавшись.

Но кровь не вернула зверя к жизни, не разбудила тени и вообще ушла в песок, как вода.

— И почему здесь? Снот ведь говорила…

Лгала. Джек оказался прав: нельзя верить кошке.

— Иногда можно, — сказал Змей. — Но прости ее. Она тоже устала воевать.

— С кем?! С Варгом, да? У него белые косы. И конь чужой. Он убийца…

Но не убил Алекса и даже не позволил умереть.

— Кому-то приходится играть злодея.

— То есть, все это игра, да?! Они там умирали… мы… тоже, почти… я едва не умер! А Юлька? И Джек? И остальные все! И ты говоришь, что игра?

— Они все сделали выбор. А чего стоит выбор, который не был испытан?

Значит, испытание? Всего-навсего испытание? Дом с гремящими костями. Крышкина с ледяным ножом. Твердое море, которое выдавливает воздух. Закипающие легкие. Кровь, что расплывалась бурыми пятнами… мост и бездна. Тени…

— Страх убивает? В этом все дело? В этом?! Ну тогда радуйся: я больше не боюсь!

Змей неторопился с ответом. Он разглядывал Алекса, поворачиваясь к нему то одной, то другой стороной головы. И красные глаза то вспыхивали, то гасли. Огромная пасть, в которой с легкостью уместилась бы и косатка, и корабль, открывалась, но лишь затем, чтобы захлопнуться. Тогда раздавался скрежет, как будто суставы Змея заржавели, и теперь ему приходится бороться за каждое произнесенное слово. Алекс ждал и дождался.