Карина Дёмина - Владетель Ниффльхейма

— Тогда чего тебе надо?

— Ребенка, — ответил Варг, выгребая из кружки размокший чайный лист. Он шлепался на плитку, выпуская ложноножки коричневых лужиц. Варг наполнил кружку кипятком и сделал большой глоток. — Я хочу, чтобы ты родила мне сына.

— Всего-то?

— Ты хочешь денег. Я дам тебе денег. Вот.

В тарелку с нарезкой упало кольцо. Крупное, тяжелое, с алым глазом рубина. И если камень настоящий, то… нет, Валентина не собиралась соглашаться! Всему есть предел!

— Завтра ты найдешь мастера. Мастер скажет тебе цену. А ты скажешь мне свою.

— А не боишься, что дорого попрошу?

Кольцо лежало. Сияло. Манило.

— Оно твое. Плата за помощь. И если ты завтра скажешь «нет», я уйду. Оставлю тебя здесь. Зарабатывать.

— А… а если… если я…

— Тогда мы заключим сделку. И я дам тебе золото. Серебро. Камни. Древние вещи, которые стоят больше, чем золото и камни. Дам столько, сколько ты скажешь. Взамен ты родишь мне сына.

— А вдруг дочь?

— Будет сын, — Варг произнес это обыденно, как если бы заключал подобные сделки не единожды. — И когда придет срок, ты отдашь его мне. Все честно.

И неправильно. Но ведь честно! Валентина может отказаться. И остаться навсегда в этой квартирке, в цирке, ею же организованном. Будет развлекать толпу, получать копейки и мечтать о ремонте кухни.

Или согласится.

Тогда у нее будет столько денег, сколько она захочет. И больше. Варг не врет. Валентина не знала, откуда в ней эта уверенность, но он точно не врал. Не умел.

Золото. Камни. Древности. И сам он — древность, реликт другого мира. Ему нужен ребенок? Зачем? Ну явно не для того, чтобы на органы продать… да и какое Валентине дело? Она же не собирается… или собирается?

Когда Валентина сумела вынырнуть из вороха мыслей, то увидела, что кухня пуста. Единственным свидетелем того, что здесь вообще были гости — чайный лист на полу и кольцо с рубином.

С весьма крупным рубином.

И весьма дорогим

— …проведенный нами генетический анализ материала останков, найденных… — монотонный бубнеж убаюкивал, а лицо говорившего дрожало на экране портативного телевизора, то и дело скрываясь в снегопаде помех. И тогда медсестричка вздыхала, тянула к антенне руку с длинными пальцами и длинными же, нарощенными ногтями, на которых проблескивали стразы. Стразы эти казались Вершинину внимательными глазами, родом из ночной пещеры, и он ежился, отодвигаясь дальше ото сна.

Не уходил.

Собственный кабинет, прежде уютный, надежный, как если бы располагался в бункере, вдруг разом утратил всякую надежность. Окна засквозили пуще прежнего, ставни слиплись намертво, а из стен вдруг стала сочиться жижа. Но сантехник, вызванный в кабинет, лишь руками разводил, клялся, что никакой такой жижи не видит.

Сантехника Вершинин отпустил, сам же приполз к посту и сел перед телевизором, притворяясь, будто бы все нормально.

Галлюцинаци у вас, Борис Никодимыч. Галлюцинации.

— …сделать заключение о том, что жертвы находятся друг с другом в состоянии генетического родства…

— Вот ужас-то! — вздохнула медсестричка.

Яблочная она. Лицо — белый налив с тонкой кожицей. Она вот-вот лопнет, распираемая внутренней силой, которых у самого Вершинина не осталось.

Да и зачем безумцу силы?

Но стены сочатся, стены гниют и вот-вот рухнут. Вершинин ведь слышит, как трещит дом.

А еще Вершинин забыл, когда спал последний раз, чтобы нормально, чтобы без снов.

— И кем же они приходятся друг другу? — голос у корреспондентки резкий, а вот лица почти и не различить.

— Братьями.

— Все?

— Совершенно верно. Более того, мы имеем дело с редчайшим, я бы сказал — уникальным, феноменом! При первичном анализе STR-локусов мы обнаружили некоторую закономерность… проще говоря, каждый образец обладал уникальной Х-хромосомой. Однако Y-хромосомы были идентичны. И речь идет не о совпадении отдельных локусов, а об идеальной, достоверной идентичности!

Такое невозможно, но вокруг Вершинина слишком много всего, невозможного, происходит, чтобы открещиваться. Жижа из стен. Пещера. Варг.

Варг причастен к убийству тех детей, хотя не понятно, зачем это ему. И Варг хочет убить еще одного, пополнить счет, и снова не ясно — зачем? Но выяснять Вершинин не будет.

Устал он.

Поспать бы… хотя бы часик. Полчасика, но нельзя.

— Можно ли сказать, что речь идет о чудовищных генетических экспериментах? Экспериментах над несчастными женщинами? Над их детьми?

Теперь корреспондентша наседала на жертву, орудуя микрофоном, как пикой.

— Следствие идет! Рано делать выводы! Рано!

Или поздно?

Сумасшествие — процесс необратимый.

— Но вы же не станете отрицать, что подобная возможность существует?

— Милочка, в этом мире возможностей бессчетно. И эта — отнюдь не самая нелепая, — человек в кадре вдруг расслабился и успокоился. — Но все-таки нелепая. Ну какой в подобных экспериментах смысл?

А и вправду, какой? Если, конечно, Варг ставит эксперименты.

Если бы у Вершинина спросили, что он думает по этому поводу, он бы сказал, что его противник, постоянный обитатель снов, давно уже прошел стадию экспериментирования. И понятие давности исчисляется отнюдь не десятками лет.

Но прочее оставалось не ясным.

И не интересным.

— Скорее уж мы имеем дело с природным явлением, с организмом, который органически не способен к мутации, и тем любопытнее было бы воочию встретиться с…

Они не знают, чего хотят. И пусть их, с их желаниями. Вершинин поднялся и шаркающей, старческой походкой побрел к телевизору. Хотел переключить, но не сумел совладать со скользким тумблером.

Руки от бессонницы дрожали.

Нехорошо, когда у хирурга руки дрожат. И уж тем паче, когда другие видят эту дрожь.

— Вы бы отгул взяли, Борис Никодимович, — посоветовала медсестра, и в яблочно-зеленых, живых глазах прочиталась жалость.

— Возьму…

Он думал про отгул, а лучше — про отпуск. Но боялся, что это бегство будет расценено, как молчаливое согласие. А потому вернулся в кабинет, заперся в нем изнутри и, сняв халат, вытащил из кармана одноразовый шприц, жгут и две ампулы мидазолама.

В конце концов, он имеет право на отдых. На сон, настолько глубокий, чтобы Варг не решился сунуться в него.

Хрустнуло стекло. Игла шприца нырнула в раствор, вытягивая его, наполняя силиконовую тубу. Шкала на боку плыла, и у Вершинина никак не получалось найти дозу.

Он рассчитывал ведь… рассчитывал… определенно. А теперь забыл вдруг.

Ничего. Это случается.

Ампула полетела в мусорное ведро. А вторая промахнулась. Пальцы поддели манжет и, не справившись с мелкой пуговицей, попросту рванули. Пуговица тоже полетела, и снова мимо ведра. А и плевать. Рукав смялся и застрял чуть повыше локтя. Но и так сойдет. Со жгутом пришлось повозиться — неудобно одной рукой — но Вершинин старался.