Карина Дёмина - Владетель Ниффльхейма

С женщиной еще проще… им немного надо: любви и спокойствия. Любви и… спокойствия.

День прошел незаметно. Только в сумерках Валентина очнулась. Она сидела на подоконнике, курила и смотрела вниз. Город ждал ее решения, готовый заключить в бетонные объятья.

Раздавит. Если не сбежать. А как сбежать?

Ответ был в алых глубинах кольца. Но хватит ли у Валентины смелости? Хватит.

— Привет, — как всегда, он сразу ответил на звонок. — Я… я согласна. Что мне делать?

Он появился в полночь, без цветов, шампанского, но с картонной коробкой, перехваченной крест-накрест скотчем.

— Аванс, — сказал он и, поставив коробку на стол, вспорол крышку. Короткое лезвие кухонного ножа взрезало картон тяжело, выдирая целые клочья, и Валентина морщилась, но не отводила взгляд.

В коробке лежали украшения.

— Смотри, — Варг сел на тот же стул, что и прежде. На сей раз он не стал снимать шубу, лишь скрестил руки на груди, и соболиные головы внимательно следили за каждым движением Валентины.

Она же глядела на золотые россыпи, слишком обильные, чтобы быть настоящими.

— Это… это мое?

Тонкие колечки с камушками синими, зелеными, красными, желтыми, а то и вовсе бесцветными, но неизменно яркими. Массивные перстни, такие тяжелые, что и держать-то на ладони выходило с трудом. Печатки с забытыми гербами, на которых красовались звери самого неимоверного вида. Цепочки тончайшей работы. Подвески-цветы, лепестки которых усыпаны бриллиантовой росой. Широкие браслеты с царапинами-ранами. Фибулы и фермуары…

— Сколько здесь?

Валентина загребла кольца горстью, подняла и, не удержав, выронила. Золото звенело о золото. И звук этот был прекрасен.

— Сколько?

— Десять тысяч. Я останусь должен тебе девяносто девять миллионов девятьсот девяносто тысяч вещей из золота. Но можем перевести в валюту.

Она покачала головой. Золото — это… золото. Надежно, как само время. Прекрасно.

— Волосы Сив — вот лучший капкан для ивы дрожащей, — сказал Варг.

— Ты… ты не обманешь?

— Я — нет, — ответил Варг. — А ты?

То, что происходило дальше, волновало Валентину куда меньше, чем коробка, неосторожно оставленная на кухне. И вжимаясь спиной в льняную простыню, она все гадала — заперта ли дверь? И на два ли замка? Нижний — совсем хлипкий. Да и верхний, если разобраться, не так уж надежен.

Менять надо замки. И дверь поставить хорошую, сейфовую… самую лучшую дверь с самыми лучшими замками. А на окна — решетки.

Тогда никто не проникнет в ее логово.

— Ты принесешь еще, — спросила она, когда Варг сел на кровати. — Ты же принесешь еще?

Запястье змейкой золотой обвила цепочка.

— Принесу.

— Когда?

— Завтра, — он одевался медленно, с явной неохотой и, наверное, ждал предложения остаться. Однако Валентина сама желала уединения. Ей требовалось время.

Много-много времени, чтобы познакомиться с золотом.

— Откуда оно у тебя? — цепочка спускалась по вене, точно повторяя рисунок. Ей нравилась Валентина. И Валентина пообещала, что никогда, ни при каких обстоятельствах не продаст цепочку.

Как можно продать свое золото?

— Драконы, — ответил Варг, натягивая дрянной свитер поверх дрянной же рубашки. — От них много осталось.

Драконы… смешной… драконов не существует. Зато существуют воры, которые только и ждут, когда Валентина заснет, чтобы отобрать ее золото.

Не выйдет! Дверь она заперла на два замка и цепочку, но уверившись в хлипкости их, сунула под ручку швабру. А на полу расставила стеклянные банки. Но на сердце было неспокойно. И Валентина сделала единственное, что могла — перенесла добычу в кровать. Коробка оказалась чересчур тяжелой, и Валентине пришлось зачерпывать золото горстями, нанизывая перстни на пальцы, подбирая тонкие хвосты цепочек и удерживая такое непоседливое сокровище в руках. Высыпала на простыню, устилая лен металлом.

Получалось красиво.

Вышло удобно.

Сны этой ночью были чудесны, хотя и тревожны: дверь надо ставить! Надежную!

Остановить Беллу Петровну не посмели, лишь попросили — и в голосе было немало смущения — предъявить к осмотру сумку. Глядели поверхностно, то ли стыдясь, что было бы странно, то ли устав от этих бессмысленных обязанностей.

Кому нужен безымянный мальчишка?

Никому, кроме Беллы Петровны.

Внутри палаты, еще одного стерильного аквариума с потолком, из-за обилия трещин походившим на битую яичную скорлупу, стояли две кровати. Стояли близко, так, что если бы люди, лежавшие на этих кроватях, пребывали в сознании, они без труда соприкоснулись бы руками. Впрочем, подобная идея вряд ли зародилась бы в забинтованных головах, уж больно разными они были.

Белла Петровна вклинилась между кроватями и несколько секунд стояла, разглядывая мальчишек. Один не по возрасту высокий, со знакомой квадратной челюстью и выпуклым лбом, на котором, казалось, вот-вот треснут бинты. Второй — мелкий, весь какой-то неустроенный и грязноватый из-за темных волос и смуглой кожи. Смуглота заканчивалась на плечевом суставе, уступая место желтушной бледности.

Не заразиться бы.

Этот мальчишка, безымянный и ничейный, мешает Юленьке. Он цепляется за жизнь корявыми пальчиками, которые впились в одеяло, как если бы одеяло было способно удержать его на краю.

Наклонившись, Белла Петровна расправила одеяло, а сунувшемуся было охранничку — все-таки следят, смотрят — кивнула: дескать, все в порядке.

Неправда. Но Белла Петровна умеет притворяться.

Она принесла стул, больничный, шаткий, и сев на него, раскрыла книжку.

— …жил-был тролль, злющий-презлющий; то был сам дьявол. Раз он был в особенно хорошем расположении духа: он смастерил такое зеркало, в котором все доброе и прекрасное уменьшалось донельзя, все же негодное и безобразное, напротив, выступало еще ярче, казалось еще хуже.

Мальчишка просто запутался в сети из проводов и трубочек, увяз в лживом электронном милосердии. Его заставляют жить, накачивая воздухом разорванные легкие, поддерживая сердце, почки, печень и все то, что составляет человека.

— Прелестнейшие ландшафты выглядели в нем вареным шпинатом, а лучшие из людей — уродами…

Ему самому хочется уйти. Но он боится.

Это же так естественно — бояться. Особенно детям.

И сама Белла Петровна дрожала. Дрожь эта рождалась под ногтями пальцев ног и ползла выше, по венам. И резонируя в резиновых их стенках, дрожь усиливалась, заставляла вздрагивать колени, трястись бедра мелким танцем жира и кожи, волноваться складки живота. Лишь в груди, сдавленной панцирем лифчика фирмы «Triumf» дрожь утихала.

— Лица искажались до того, что нельзя было и узнать их…

Белла Петровна бросила быстрый взгляд на двери. Охранник остался один. Второй исчез, видимо, полностью доверяя напарнику.