Владимир Колосов - Вурди

— Будет тебе, Гергамора, прости.

— Вот и он: «Прости», говорит… Тьфу! Сбил, вонючка! На самом интересном месте сбил. Бестолковые вы. Ничего до конца дослушать не можете. Обязательно встрять надо. Так вот. Взмахнуть-то взмахнул, только Анита вдруг как взвизгнет: «Ведмедь!» Он и обернулся. Обманула дурня. Враз прыгнула ему на спину, вцепилась зубами в горло. Уф! В общем, тут моя малина наружу и вышла. Всю выворотило. Пол-леса загадила. Ноги в руки — и домой. Вот так-то, — усмехнулась старуха, — больше я их и не видела. С заезжим-то все ясно — оборотень задрал, а Анита, видно, после этой истории в лесу жить осталась.

Там вурди и место.

— Пойду я. — Гергамора кряхтя поднялась с пенька. — Заболталась я с вами, тьфу!

— Постой, Гергамора. А что же ты вначале про платье врала?

— Так красивое было платье. Нравилось оно мне очень. Я ж его в мыслях все на себя примеряла. А теперь-то в голове все перепуталось, стара я. Да и времени уж сколько прошло…

— Как же ты долго, Гвир!

— О!!!

Дверь скрипнула. Или ей только показалось?.. Как страшно! Нет, вот она открылась, и на пороге показался он, Гвирнус, только почему-то маленький; и лицо какое-то странное. «Неужели?» — нашла в себе силы удивиться Ай-я.

— Ну вот я и пришел, — как-то жалобно сказал этот новый, совершенно незнакомый Ай-е Гвирнус.

— Какой же ты… жалкий, — само собой сорвалось с языка, — ну вылитый повелитель. Этот… как его?

— Хромоножка Бо? — подсказал нелюдим.

— Ну да, он самый. Что с тобой случилось, Гвир? Это ты от страха? За меня?

— Вот еще! — почему-то обиделся нелюдим.

— А ведь ты не похож на Хромоножку, врешь ты все. На повелителя — да, похож. Но вовсе не на Хромоножку. Я такого и в Поселке-то не видела. Ох! — воскликнула Ай-я от нового приступа боли.

Не похожий на себя Гвирнус усмехнулся.

Ай-я:

— Мне больно, а ты смеешься, да?

— Небо, — задумчиво сказал тот, кто, подумалось Ай-е, совсем не был ее мужем.

— Уходи. Я боюсь, — жалобно сказала Ай-я.

— Я не страшный.

— Нет, страшный.

— Какой же я страшный? Вот. Смотри.

Незнакомец (маленький, сморщенный, с плаксивым лицом — теперь уж Ай-я точно знала, что это не Гвирнус) присел на корточки, смешно растопырив руки. Громко шмыгнул носом.

— Видишь?

— Ничего я не вижу, — капризно, как маленькая девочка, сказала Ай-я. — На корточки каждый дурак сесть может.

— Хе-хе!

— Вот тебе и «хе-хе»!

— А ты не передразнивай, — обиделся незнакомец, — сама подумай. Ежели бы я тебе чего плохого хотел, стал бы я на корточках сидеть?

— Кто ж тебя знает? У нас в Поселке разве можно верить кому?

— Небо… — задумчиво почесал в затылке незнакомец.

— Вот заладил: «небо, небо»! Небо-то тут при чем?

— Что, полегчало?

— Жди!

— Погодка нынче хорошая. Я люблю, чтобы тепло было. От сырости знаешь как кости ломит? Э… ничего-то ты не знаешь. А еще вурди.

— Что?! — На мгновение Ай-я забыла о боли.

— Кого рожать-то, спрашиваю, будешь? Человека? Вурденыша? Или как? — Незнакомец все еще сидел на корточках и — так казалось Ай-е — нагло ухмылялся. — У тебя что, язык отсох? Зря я, что ли, тут на корточках сижу?

— А ты не сиди, — пробормотала Ай-я.

— Так ведь ты опять бояться будешь. Что, не так?

— Буду, — упрямо сказала Ай-я.

— Вот я и говорю — будешь, — хмыкнул незнакомец, — знаешь, давай считать, что я тебе померещился, а? Роды как-никак. Вот всякая дрянь в голову и лезет.

— Ага, — слабо улыбнулась Ай-я.

— Ну я пошел, что ли?

— Иди.

— Иду. — Незнакомец снова шмыгнул носом и смешно — на корточках — заковылял к двери. У самого выхода обернулся: — А ты все-таки подумай, было же у тебя предчувствие, кхе…

Гвирнус сдернул с окна темную тряпку, и тучи пыли, поднявшиеся в воздух, заставили его зайтись в приступе кашля. «Поди, тыщу лет как висит, — подумал нелюдим, — не любит старуха свет. Ох как не любит».

За окном виднелись пышно разросшиеся заросли малины, чуть выше над зарослями торчала соломенная крыша хижины Гнуса, над хижиной вился легкий дымок — жена рыболова готовила обед. «Хозяйственная она у него, — думал Гвирнус. — Эх, было время, — хмыкнул он себе под нос, — а теперь разнесло бабу. Да с Гнусом-то ей за собой особо следить нечего. Кто ж, кроме нее, на этакого позарится?»

— Сколько ж я здесь торчу? — пробормотал нелюдим, отворачиваясь от окна и с любопытством разглядывая хлам Гергаморы. («Ничего, Ай-я, скоро я, терпи. Ишь, к обеду дело идет. А ну как родит? Без меня? А может, и к лучшему, что без меня. Другие и вовсе вурди знает где рожают. Уйдут на речку белье полоскать, глядишь — возвращаются, несут в подоле, и ничего — живые, здоровехонькие. Довольные. Дитя свое каждому встречному-поперечному в нос тычут: вот он, мол, какой. А чего показывать-то? Все они малые на одно лицо. Красные какие-то, сморщенные. Пока между ножонок не глянешь, попробуй-ка разбери: баба? мужик? Орут, надрываются — титьку мамкину им подавай. Эх!» — вздохнул нелюдим).

«Может, в сундуке? — вернулся он к прежним мыслям о прячущем невесть что повелителе. — А пожалуй, что и в сундуке, больше-то и прятать негде. Разве что в подполе, но там-то все больше съестное прячут. А откуда у старухи припасы? Что принесут в обмен на травку всякую, тому и рада. У нее, верно, и подпола нет».

— Поглядим! — Гвирнус подошел к одному из сундуков, присел возле, провел пальцем по грязной, засиженной мухами крышке. «Тьфу, грязь!» — Он торопливо вытер палец о штаны. «Так-так», — откинул массивную, изрядно проржавевшую задвижку. А в голове между тем крутилось: «Да не родит она. Старуха свое дело знает. Дней пять еще…»

Сундук был пуст.

— Занятно, — пробормотал нелюдим, опуская крышку. Глаза почему-то заслезились, и в голове поднялся легкий шумок. Будто ветер шелестел листвой. Гвирнус сильно тряхнул головой.

Неприятное ощущение прошло.

Он снова осторожно приподнял крышку и заглянул внутрь. «Ну так и есть, надо же, чего только не померещится. Ишь ты! И не пустой вовсе». Сундук был битком набит полусгнившим тряпьем, пожелтевшими от времени бумагами (когда-то и в доме Гвирнусов были такие же желтые, испещренные малопонятными черными знаками листки, да после смерти матери все они пошли на растопку. Уж больно хорошо горели, а какая еще от них польза?). Весь этот хлам был придавлен сверху двумя тяжелыми деревянными подсвечниками в виде странных, сразу поразивших воображение охотника фигурок. Одна из них изображала человека, но почему-то с маленьким аккуратным хвостиком, высовывавшимся из широченных, похожих на юбку штанов. Человек этот ехидно улыбался, протягивая Гвирнусу огромную, чуть ли не в половину собственного роста кружку. «Занятная фигурка», — решил нелюдим, откладывая ее в сторону. Другая — поменьше и пострашней — изображала уже не человека, а какого-то неведомого Гвирнусу зверя. Впрочем, он был похож на волка. Только стоял на задних лапах и скалил зубы, нет, не зубы — клыки, в которых болтались ошметки маленького зверька, скорее всего кролика, решил нелюдим. Но особенно поразительным и неприятным было в фигурке то, что, несмотря на все ее звериное обличье, в позе фигурки, в положении рук ли? лап? — даже в повороте массивной, лохматой морды угадывалось нечто человеческое.