Владимир Колосов - Вурди

— Вурди меня побери (очень к месту), сын!

Помнится, во рту солоно, горько. Не иначе как слез наглоталась. Язык будто чужой. И хотелось бы ответить, да за нее уж другой ответчик был.

Тут-то ответчик и закричал…

Потом родилась Аринка.

Зимой.

Как-то буднично. Скучно. Но Ай-я даже обрадовалась этой скуке. Уже после подумала: так и надо. Немного боли. Немного радости. Даже крику было не много. Аринка лишь поначалу рот раскрыла. А потом возьми да и усни. Нет, не то чтоб Ай-я не радовалась вовсе. Просто спокойно было на душе. Родила — и ладно. Хорошо.

Как Аринка на ножки встала, так и первые гости заявились.

Охотники.

Из Поселка.

Молодые, глупые.

Лосяка подраненного гнали. А лосяк-то живучий. Силен, видать, был. В самую глушь завел. Вода у них кончилась. Ручей пошли искать. Так на лесную избушку и набрели. Один ничего, красивый. Ай-е он приглянулся. Тиссом назвался. Как увидел ее у крыльца, обомлел и ни слова. Взгляд по траве шарит, глаза поднять боится. Не заматерел еще. Не испортили бабы. Ай-я с ним поласковей хотела, только Гвирнус так смотрел — куда уж тут поласковей. Тут рычать впору, лишь бы от парня беду отвести. А второй — Лай — не пойми что. Ни лица. Ни тела. Даже говорить толком не умеет. Скажет слово, задумается, глядит в одну точку. Со стороны посмотришь — на ходу спит человек. Куда такому в охотники? Он же не то что лосяка, самого себя проспит. Налила ему Ай-я отвару, он ложку макнул и снова будто спит. Зато и Гвирнус волком не смотрел. Он на него вообще не смотрел. Все больше на Тисса. А того возьми да и дерни за язык. Хлебнул отвару-то, посмотрел на Ай-ю, покраснел весь. «Это тебя, — спрашивает, — в Поселке за колдунью приняли?» — «Меня». — «Говорят, ты из горящей избы выскочила?» — «Выскочила». — «Говорят, эти-то, из тех, что поджигали, на ведмедя в лесу напоролись?» — «Не знаю. Но раз не вернулись, стало быть так». — «А что, и вправду сглазить можешь?» Ну Гвирнус и не выдержал. Встал, кулачищи свои сжал, аж пальцы захрустели. «Идите-ка, — говорит, — отсюда. Коли еще раз увижу — убью».

С тем и ушли.

Но не насовсем.

Следующим летом вернулись. С семьями (оказывается, у обоих уже были). Да еще и новых гостей с собой привели. Настасью-охотницу, Дрона-пересмешника, Гилда с Керком. Еще несколько семей. Даже Гергамору (Тисс всю дорогу на себе тащил). Совсем, видать, невмоготу на старом месте стало. Тисс первым делом к Гвирнусу. Извиняться начал. За язык свой глупый. За колдунью. За расспросы свои. Ай-я в сторонке стояла, но разговор хорошо слышала. Гвирнус поначалу все молчал. Потом плечами пожал: «Живи». Порадовалась за Тисса Ай-я. Когда же Гилд с Керком подошли, нелюдим их и слушать не стал. Живите, мол, где хотите, но здесь не показывайтесь. Правда, местечко два дня пути показал. Гилд побледнел весь, губу закусил, но промолчал — спасибо да и только. А Керк, тот сначала ругаться начал. Потом уж — Гилд его за плечо взял, тряхнул хорошенько — опомнился, пробормотал что-то (Ай-я не расслышала), развернулся и…

Никто их больше не видел.

Остальные строиться начали.

В четверть лета отстроились. Рощица рядом подходящая была. Деревце к деревцу. Стало быть, и бревнышки одно к одному. Гвозди хоть и были у пришедших, а ставили без гвоздей. Мало ли на что еще гвозди сгодятся. Кузнец-то в старом Поселке остался. Звали его — не пошел. Оно и понятно. Попробуй-ка этакое хозяйство перетащить! Ладные избы получились. Не теснятся, как в старом Поселке. Так между деревьев и стоят. Хотели было их по старой памяти порубить, но Гвирнус вступился. Если, говорит, вы и здесь от страха помирать собираетесь, возвращайтесь-ка лучше обратно. Там-то оно вам сподручнее будет. Не срубили. А к осени уж и пообвыклись все. Прижились. И зима не началась, как у баб животы расти начали. Ладное, выходит, местечко они с Гвирнусом выбрали, коли животы как грибы после дождя…

Так появился новый Поселок. Маленький. Пальцев на руках хватит избушки пересчитать. Старый Речным стали звать. А новый по-простому — Лесным.

Ай-я вздохнула. Взглянула на спящих детей. Большие уже. Старший вопросами засыпал. Почему, мол, как снег, так солнца все меньше и меньше, а как таять начнет, так и наоборот? В самом деле, почему? Ай-я встала, подошла к ведущей в сенцы двери. Погладила пальцами прибитую возле двери досочку. Вот они — зарубки. Гвирнус каждый день отмечает. А вот эта длинная — солнцеворот. Два дня и осталось. Праздник! Хорошо, коли на сытый живот…

Вспомнив о еде, Ай-я сглотнула слюну. Посмотрела на печь. Хорошо бы глотнуть грибного отвара. Но и грибов-то в этом году не уродилось вовсе. Надолго не хватит, коли еще по ночам есть. «Вовсе и не хочется», — зло подумала она. Встала из-за стола (нечего рассиживать, так и совсем живот подведет). Подошла к детской лежанке. Поправила сбившееся одеяльце. «Спите. Баю-бай. Мало ли кто там бродит. Волки не волки — зубы-то на полке. А тут вроде как лосяка где-то неподалеку видели. Тощего — страсть! Ну да мясо-то в нем, поди, есть. Вот наш и потащился. На ночь глядя, — сонно подумала Ай-я. — Спи». Она наклонилась над лежанкой, ласково пригладила вихры сладко спящего мальчугана. Темноволосый. Медлительный. Основательный. Чуть грубоватый. Уже и крепкое словцо ввернуть может. Как вчера. Когда послала за снегом. Поставишь на печь — вот тебе и вода. Пойти-то пошел. Но и сказать сказал. Ах как кричала на него Ай-я. А зачем, спрашивается, кричала? Давно пора понять: хоть и маленький, а по всему — отец. Нелюдим. Ворчун каких еще поискать. Зато и силен не по годам. Райнус. Старший. Первенец. Если не вспоминать о том, потерянном десять лет назад…

— Мой, — ласково прошептала Ай-я. Но про себя подумала: тот, потерянный, украденный у нее лесом, был бы лучше. Да, лучше. Хоть и понимала Ай-я, что это далеко не так, но ведь этот — живой — вот он: ругается уже совсем по-мужски, да и, по правде сказать, к младшей, Аринке, никакого уважения — то за волосы отдерет, то мышь в кроватку подложит. Аринка в визг, а ему хоть бы хны. Будто и ни при чем он вовсе. Тот, потерянный, вел бы себя не так… Да. Ай-я никогда не делилась этими мыслями с Гвирнусом. Слишком хорошо помнит лицо нелюдима в тот страшный день, когда он, выбравшись из зарослей гуртника («Что же ты так долго, Гвир?» «Да я… Гиблый корень… Понимаешь… Тьфу!»), вдруг понял, что произошло.

— Спи. — Ай-я укрыла младшую, откинула с влажного лобика русую прядь. Ишь, невеста! Сопит, слюни пускает. Малехонькая — шесть зим, седьмая пошла, — а уже девица. От побрякушек (из камушков лесных Гвирнус понаделал) сама не своя. Вон и сейчас один зажат в кулачке. А сколько еще под подушкой! Аринка-калинка. Болтушка-хохотушка. Трусишка еще та. Лицом в мать, да характером не в масть. Так говорят. Те немногие, кто решился уйти из Речного поселка сюда, в самую глухомань.