Владимир Колосов - Вурди

Тот стоял, оперевшись на древко лука, и, как показалось нелюдиму, радостно улыбался.

Вовсе не ему.

Теперь он знал, что никуда не уйдет.

Торопливо пробежав несколько десятков шагов, Гвирнус обернулся и, заметив, что полностью скрыт за темными сводами сосен, остановился, скинул лыжи, достал из заплечного мешка спасенные от огня стрелы. Бросив мешок в снег и запомнив место, со стрелами в руке и луком за спиной метнулся к ближайшему стволу. Осторожно выглянул из-за ствола. Заметив, что ни отшельник, ни волчица не смотрят в его сторону, кинулся к следующему, шагах в десяти. Ветер дул в лицо, и нелюдим порадовался этому — учуять его волчье отродье не могло.

Вскоре их разделяло не более тридцати шагов.

И толстый ствол сосны, на котором отчетливо виднелись следы острых ведмежьих когтей, следы, впрочем, старые — скорее всего ведмедь метил эту сосну еще весной.

Гвирнус снова выглянул из-за ствола.

Так и есть. Стоят. Губы отшельника шевелятся, он что-то говорит, но слишком тихо — отсюда не слыхать.

Жаль.

Волчица вроде как слушает. Но главное — нет-нет да и подойдет поближе. И смотрит на бродягу, смотрит, будто заворожить хочет, не спуская глаз.

«Далековато», — прикинул разделяющее их расстояние нелюдим. Случись что — можно и не успеть.

Однако подбираться ближе было опасно.

Разве что ползком.

Вон к тем небольшим кустикам гуртника, хорошо еще, достаточно густым, чтобы скрыть за собой охотника… «А что, — подумал Гвирнус, — там-то оно, пожалуй, в самый раз».

Однако ползти не стал. Как раз в этот момент бродяга полез за пазуху за лепешкой, повернувшись боком к нелюдиму, — охотник плюнул на все и, затаив дыхание, стрелой метнулся к намеченному убежищу. Лишь упав в снег за кустами, позволил себе глубокий вдох. Медленно, чтобы ни малейший звук не выдал его присутствия. Только тут подумал: «Хорошо еще, снег рыхлый — не скрипит». Впрочем, все равно нашумел он изрядно, даже странно, что его не заметили.

«Пока», — мысленно прибавил нелюдим.

Раздвинул кусты руками. Чуть-чуть, лишь бы хоть немного просвечивали сквозь густые стебли те, за кем он следил. Услышал глухой, с хрипотцой, голос бродяги:

— Мало тебе, да?

Гвирнус раздвинул кусты пошире — повисшие на тонких стеблях сухие листья закрывали обзор. Как ни старался он не шуметь, листья тут же откликнулись легким шорохом, и голос бродяги встревоженно пробормотал:

— Вишь, ушел вроде. Учи дурака…

Гвирнус улыбнулся.

Нет. Как бы не так. Вовсе не ушел. И учить теперь надо вовсе не его, Гвирнуса, а того, кто невесть зачем приманивает к себе волка. Разговаривает с ним. Подкармливает вонючими лепешками из запекшейся кроличьей крови. Зачем? Чтобы увидеть его человеческое обличье? Но разве может быть что-либо страшней получеловеческого-полузвериного лица?

«Баба, вишь, ему нужна, — вспомнились нелюдиму слова отшельника, — а коли нужна, зачем в лес подался, а?»

— На, ешь, — сказал между тем бродяга, — побаловались, и хватит. Знаешь ведь меня. Не люблю ваше отродье. Вишь, щенят наплодила…

— Р-р-р…

Гвирнус вздрогнул, мысленно выругав того, чьи заскорузлые пальцы еще недавно неумело ласкали щетину на его щеке. Дурак! Вурди не вурди, а все-таки мать. Может, и любила когда. Да только разве ж собственных плоть от плоти простит? «Эх!» Нелюдим лег поудобнее, вытянул из-за спины лук. Торопливо приладил стрелу. Хоть и Лаева работа, а не верил Гвирнус в эти оборотневы сглазы. Отшельник-то не в себе, мало ли чего он наговорить может.

— Р-р-р…

В тихом рычании волчицы звучала угроза, однако лесной бродяга будто не слышал этого. Он что-то бормотал себе под нос и снова походил на сумасшедшего. Руки его заметно тряслись, в голосе слышались странные надрывные нотки:

— Ну что же ты? Я ж для тебя одной и старался. На. На, дурочка, ешь. Чего уставилась? Иди, иди сюда… Видишь, колышка-то нет. Нет колышка. Это я тогда… Давно. По глупости. Так ведь простила ты меня. Помнишь, прошлой-то осенью?.. Тебе было хорошо? Знаю. Иначе бы ты меня… И летом… ты тогда еще сказала, помнишь? Я думал, все, в последний раз свиделись. Я ж потом видел, как ты за мной по пятам ходила. Небось не просто так. Небось, поранься я тогда… Как сейчас… Глядишь, и не удержалась бы. Только у меня и тогда лепешечка с собой была. Оберег мой. Да. На, ешь. Она ведь все одно. Что человечья. Что кроличья. Только ведь коли человечья-то, так потом самой худо будет. Разве ж я не знаю? А и не знаю, так что ж с того? Не бойся, не трону я тебя. Поглажу. Фу, какая она у тебя жесткая! Ась? Знаю, что будет больно… Холодно… Так оно не сразу холод-то чувствуется. Да и рядом. Земляночка-то моя… На еще одну… Или потом? Ну конечно… Потом. Там. У землянки. Уж я тебя после занесу… Пойдем, — сказал громче бродяга и махнул рукой и впрямь приглашая волчицу куда-то идти.

«Чтоб тебя!» — мысленно выругался нелюдим. Одно дело — следить из-за кустов. Совсем другое — выслеживать лесного человека в лесу. Его и самого трясло от происходящего. Странное дело — едва рука бродяги коснулась шерсти на холке волчицы, как ладонь нелюдима ощутила и эту шерсть, и сильный жар, который волнами поднимался от тела оборотня, и даже тупую ноющую боль в раненой руке.

— Пошли, — снова повторил бродяга, и на этот раз в голосе его зазвучали властные нотки.

Волчица отпрянула на мгновение. Потом, повернув морду к бродяге, потянулась к промокшей насквозь повязке.

— Ладно, ладно. На, лизни, — услышал нелюдим, и его едва не вытошнило от отвращения. Сейчас он был даже рад, что мать его утонула, умерла, не дожила до этого страшного зрелища. Бродяга. Отец. Волчица. Вурди. Жадно слизывающий человеческую кровь язык…

Землянка бродяги оказалась совсем рядом. В глиняном откосе. У болотца. И не землянка вовсе. Что-то вроде пещеры. Укрепленной ладными бревнышками, замаскированными грудой пожухлой листвы и будто специально посаженной здесь сосенкой. Низкой, разлапистой, скрывающей своими густыми ветвями вход. Пройдешь — не заметишь. О том, что это и есть землянка, Гвирнус догадался только тогда, когда, выглянув из-за корней вросшей в откос сосны, увидел, как бродяга вдруг остановился, откинул в сторону прикрывающие вход ветви, знаками показал волчице: вот, пришли.

Та подошла к маленькой бревенчатой дверце. Обнюхала ее. Впрочем, без особого интереса. Каждое движение оборотня говорило о том, что место ему знакомо; зато в каждом же движении чувствовалось и явное нетерпение — кровь человека притягивала вурди. «А ведь не обойдется тут… одними лепешками», — в который раз с беспокойством подумал нелюдим.

Бродяга полез за пазуху.

«Ага. Остались еще».

Волчица внимательно следила за движениями руки. Будто ждала, не вытащит ли отшельник вместо заветного угощения обыкновенный осиновый кол. Потом вдруг обернулась в сторону Гвирнуса, и неприятный холодок пробежал по спине нелюдима. Слишком уж внимательно смотрела волчица. Чуть наклонив голову. Прислушиваясь. Он задержал дыхание, боясь, что она заметит идущий из носа пар. Боясь, что услышит это дыхание. Невесть чего боясь.