Александр Ладейщиков - Кот баюн и чудь белоглазая

— Поставь их на стоянке в центре лагеря, рядом с нашим шатром. Под общей охраной.

— Ясное дело, — ухмыльнулся Чудес. — Чтоб ни разбежались?

— Чтоб наши дружинники их штурмом не взяли!

Когда прогнали небольшое стадо овец, пару коров и десяток лошадок, бывшие беглецы неспешно спустились с пригорка, направили коней вслед войску.

— Всё-таки боязно мне это войско в город запускать, — воевода сморщил лоб так, что зашевелились уши.

— Когда начнут грабить стольный град, повесим десяток. Ближе к вечеру, — зевнул бывший Кот.

Вскоре вдоль тропы запылали костры — десятники распоряжались умело, будто всю жизнь ходили в походы — лесным людям ночевать у костра привычно, не в новинку. Жарили мясо, жевали припасы — рыбу, чёрный хлеб. В середине лагеря поставили шатёр, разделили его пологом на две половины, для военачальников. Коттин лично поставил охрану — из усольских, велел сторожить по двое, по полночи, отгонять своих, высматривать чужих. Позвали дам из обоза — те явились в булгарских шелках, в цветастых платках, с медовухой и корзиной фруктов — яблок, груш. Пировали весело, весьма много выпили.

Ночью Коттин завалил подружку на ковёр, та пьяно хихикала, липла с поцелуями. Лихорадочно сорвали одежды, накрылись одеялом. Коттин гладил груди с фиолетовыми сосками — женщина громко дышала, тянула на себя, наконец, громко застонала.

Война приобретала привычные черты — как и всегда в течение многих веков.

Мишна заняла палату на втором поверхе рядом с княгиней Рогнедой, как бы в качестве придворной девушки при высокородной особе. За окном, составленным из множества драгоценных стеклянных кусочков, шумел майдан. Девушка сидела перед зеркалом, расчёсывала волосы — её муж, вернее любовник, Стефан, только что ушёл домой — в избу верного Чухрая. После ночи любви губы распухли и покраснели, внизу болело — юноша был страстным и необузданным. Мишна запудрила синяк от неумеренного поцелуя на шее, взяла в ладони груди, нежно погладила их, вытянула ноги — потянулась, словно большая кошка, промолвила капризным голосом:

— Под глазами мешки, губы распухли, в самом нежном месте мозоль, все мужики — козлы. Ещё на рынке с утра орут!

Ангел на правом плече пожал плечами, сложил крылышки, засунул пергамент в хитон:

— Ваш заказ на сегодняшний день принят! Только зачем Вам всё это?

Чёртик на левом плече захихикал, показал ангелу рога из пальцев, уши, ещё что-то непотребное.

Ангел плюнул за плечо, расправил крылья, улетел куда-то вверх, прямо сквозь потолок.

Девушка встала с мягкого стула, позвала:

— Хава, помоги одеться! Принеси синее платье!

В двери заглянул молодой стражник, из своих — как-то так получилось, что вокруг девушки вращалось всё больше людей из верных последователей. Чуть ли не больше, чем гридней вокруг княгини. Мишна, пошептавшись со старой Хавой, велела относиться к Рогнеде со всем почтением, соблюдать все внешние знаки вежества, все общепринятые ритуалы. Стражник кивнул, за дверями послышались шаги, в палату вошли девки с одеждой, с тазом тёплой воды, с притираниями, мылом, помадой, бельём, платьями — последней вошла бывшая рабыня.

— Чего изволите, принцесса?

Гридень, из новых, дремавший возле дверей Рогнеды, почесался, вяло подумал — не перейти ли на службу к молодой княжне? За дверями была тишина — княгиня изволила почивать долго, до обеда — ночами спала плохо, металась, кого-то звала.

Пам Папай бродил по майдану, присматривался к товарам — не Словенск, конечно, но короб соли купить бы, не помешало. И отрез сукна.

Сразу за мясными рядами, возле лавки торговца солью стояла толпа баб — слышалась визгливая ругань, крики и хохот. Папай, придерживая кожаный кошель на поясе, направился к толпе, приглядываясь, что к чему.

— Вот этот коробок за ногату? — толстомясая хозяйка совала к носу торговца берестяную шкатулку размером с кулак.

— Поставок нет! Это всё усольцы! — орал торговец, брызгая слюной.

— Грабители! Только свои карманы набиваете!

— Твои, что ли набивать? На воротах сбор ввели — куну с мешка! Цены и выросли!

— Чурилы на вас нет! Всех вас расстрелять! Стрел у нас хватит!

— Ну и болталась бы одна на всём белом свете, дура! Как цветок в проруби!

Баба полезла к торговцу с когтями, тут же огребла монументальный пинок, упала в лужу — сзади подошли с целью наведения порядка два дружинника, стали дознаваться — кто бунтует. Толпа тут же рассосалась.

— Я буду жаловаться! Княгине! Новой княжне!

— Да иди, жалуйся, корова! Нам же жалобу разбирать и поручат! — поигрывая дубинками, отвечали стражи порядка.

— Вот придёт войско древнего Кота…

— Дура! Нет никаких Котов! А Коттин — нормальный мужик, говорят! Да и воевода с ним, — дружинники засмеялись, направились к хмельной лавке…

Папай приблизился к злобному краснорожему лавочнику, спросил низким голосом:

— Мешок почём отдашь?

— Золотой! — рявкнул торговец.

— Чего? — не поверил своим ушам Папай. — Ты что, с печи на голову спрыгнул? Весной было три ногаты серебром!

— Вот и солил бы свою рыбу весной! Развелось указчиков.

— Ты чего орёшь, как слон?

— Какой слон? Я слон? А по сопатке веником?

— А по хлебалу кочергой?

Пам сцепился с лавочником, молотя его по широким скулам, пиная коленом, кусая за ухо. Получив локтем под рёбра взвыл, ударил кулаком со всей дури. Так, сцепившись, и упали в ту же лужу, откуда, только что вылезла толстомясая хозяйка. Долго катались, разбрызгивая грязь, грязными ладонями размазывая её по лицам. Наконец, пам дотянулся до ножа в сапоге, ткнул торговца в живот, прорезав армяк. Тот взвыл, лезвие достало до мяса. Вокруг орала толпа, кто-то под шумок взрезал мешок с солью, начался грабёж и безобразие. Торговцу досталось больше всех — даже и сапогами. Пам на трясущихся ногах выполз из толпы, побежал в конюшню — выходило, что власти в городе как бы и нет — а дело можно было рассматривать, как бунт. Обычно кровавая резня всегда начиналась из-за лотка с ягодами, не подвезённой вовремя муки. А тут соляной бунт — за соль, вернее её отсутствие, кто-то точно лишится головы, соль идёт до самого Кракова, Кёльна, Рима…

Уж пришёл бы воевода с войском, скорее навёл бы порядок! Пора бежать отсюда, скрыться в родной деревне, пусть здесь всё утихнет. Леший с ним, с вече — пусть сегодня выбирают сами, нам-то, что с того, кого выберут — нам с ними грибы не солить.

От хмельной лавки бежали уже четверо стражей, потрясали дубинками, кто-то потянулся за акинаком — коротким мечом…

Майдан очистили от торговцев силами дружинников, быстро и эффективно. В стольный град прибывали памы со всех концов великой Чуди, заполоняли площадь повозками, шатрами, похожими на юрты. Повсюду стояли люди, щёлкали орехи, дружески беседовали. Кони не вместились в городские конюшни, их привязали за уздечки к оглоблям, тут же чистили, поили водой, конюхи проверяли и чинили упряжь. Навоз заметали мётлами, тащили в коробах на огороды удобрять землю — глинозём, да серую почву со щебнем.