Виталий Сертаков - Зов Уршада

Кой-Кой перевел, и стало слышно, как ревет их дурацкий звонок и как перекликаются солдаты, окружившие женский корпус.

— А что я могла? — озлилась женщина. — Что я могла, когда у ней мать родная есть. Из бутылки, правда, не вылазит, но — мать. Куда я ее дену? Ну, увезла раз в деревню, к сестре, так протрезвели и туда приперлись. Еще и пригрозили, что не дадут больше внучку. Что я могла, в такой-то семейке? Моя-то дочка — ладно еще, она сама заплачет, придет да повинится. Но мужик у ней дурной. Не отец Юлькин, тот давно в бегах, а отчим, уже третий или четвертый, со счету сбилась…

— Третий, — покраснела Юля.

— Да шут вас разберешь, — отмахнулась Маргарита Сергеевна. — А мне что? Я только-только дождалась пересмотра дела, а вы меня в бега зазываете? Мне скоро семьдесят, ты меня тут навсегда законопатить хочешь? Не, я никуда не пойду. Да и пристрелят нас, как куропаток.

Она отвернулась. Мне стало смешно. Вокруг нас, разинув рты, толпились воровки, убийцы, злодейки всех мастей. За железной дверью пыхтели вооруженные до зубов солдаты. В темнице точили ножи уцелевшие подручные бесноватой Марианны. Где-то неподалеку дружки генерала Сергеева обсуждали, каким способом меня зажарить. Где-то далеко, в больнице, валялся без памяти мой несчастный супруг. Не прошло и суток, как я окружила себя любовью и верностью.

— Твоя бабка не скрывала от тебя, что умеет находить гиблые места, — заговорила я. — И жилы земли она наверняка находить умела и от тебя не скрывала. Твоя бабка наверняка говорила тебе про Плоские миры, где хороводят бесы, и про каналы между мирами, где глупый обыватель гибнет, зато ведьма собирает травы долголетия и цветы мудрости… Твоя бабка учила тебя формулам черной магии и искусству оберегов и учила, как говорить с лесом, и творить големов, и зашептывать чужие волосы, и привораживать мужчин… Она тебе торопилась передать, а ты предала ее память…

— Ее убили! — Кудрявая старушка обернулась ко мне шипящей рысью. — Ее насмерть убили, закололи, замучили в психушке! Что мне, внучке любимой такого конца желать?!

— Бабуля, но ты никогда… — побледнела Юлька.

— Всем… немедленно вернуться в камеры! — загремел оловянный мужской голос. — Прекратить сопротивление…

Этот голос напомнил мне спящего оракула. В нем не ощущалось ни гнева, ни злобы, ни терзаний.

— Да, я никогда не говорила, и что? — Бабушка сердито выплюнула окурок. — А что, мне надо на каждом углу орать, что мать моей матери замучили, мать их, люди в белых халатах? Уж лучше пусть все думают, что в революцию сгинула. На Ленина все списать можно, он вытерпит…

Маргарита Сергеевна дрожащими пальцами раскручивала кремень на за-жи-гал-ке.

— Если вы нам не поможете, мы будем искать дальше. — Кой-Кой подошел вплотную и обернулся точной копией Маргариты Богушар. Женщины в толпе завыли от восторга и от страха одновременно. — Мы и без вас найдем тех, кто умеет вскрывать жилы тверди. Мы и без вас построим мост между Землей и нашей пла-не-той. Только вашу внучку вы не сбережете, Она научится магии не у вас.

Маргарита Сергеевна отшвырнула зажигалку, щелкнула пальцами и добыла огонь из воздуха. Она глядела в глаза своей копии и свирепо жевала папиросу.

— Вау, — произнесла Юля.

— Домина, она колеблется, — шепнула нюхач. — Она поверила тебе, ей теперь стыдно. Мне кажется, ей стыдно, что она одна сбежит, а другие останутся. Я чую — здесь много невинных, Женщина-гроза.

— Кой-Кой, переведи ей… Переведи им всем. Мы выйдем все вместе, и никто нас не остановит. Кто боится — тот останется здесь, но покинуть зиндан сможет любая. Но мне нужна их помощь. Мне нужна помощь каждой из вас, даже тех, кто никогда не молился.

— Твоя подруга совсем чокнутая, еще хуже, чем ты, — похвалила меня Маргарита Сергеевна. — Ладно… видать, не зря мне трижды гадали, что придется черную телку резать. Заводи свою ворожбу, чернявая, пока нас тут псами не потравили!

— Это невозможно! — Аркадий с отвисшей челюстью следил за тем, как высокий усатый мужчина встает.

— Помогите же ему! — дернулся Ромашка, но центавр усадил его обратно железной рукой.

— Он мужчина и воин. Он встанет сам. Дом Саади, переведи мои слова лекарям. Скажи им, что неважно, сколько шагов пройдет воин. Каждый его шаг — это шаг навстречу врагу, а не трусливое бегство. Спроси их, дом Саади, они поняли, что я говорю?

— Они поняли тебя, гиппарх.

Зоран Ивачич поднялся сам с третьей попытки. Из едва затянувшихся ран сочилась кровь. Кровь капала с губы, которую он закусил, чтобы не кричать. Спутанные мокрые волосы падали на глаза, по сравнению с их антрацитовым блеском кожа Ивачича казалась пугающе бледной. Больничная одежда повисла мешком на отощавших плечах. Забинтованное ухо превращало красивую голову в нелепый шар. От прежнего Зорана, каким его помнил Рахмани, остался лишь рост, огненные глаза и тяжелый нагрудный крест, передаваемый в семье по наследству. Даже бравые усы обвисли, точно пересохшие кукурузные початки.

— Ра… Рахмани, это правда? — Запекшиеся губы раненого со свистом выталкивали слова. — Вам удалось вы… вынуть из меня са… сахарную голову?

— Это правда, брат мой. Мы нашли спасение, брат мой. Люди на четвертой тверди не боятся уршада.

— Это… это… — Ивачич облизал губы, покачнулся, но удержался на ногах. — Ра… Рахмани, мне нужно увидеть правителя…

— Мы сами ищем его, брат. Говорят, что правителя нет в городе. Он уехал, но скоро вернется. Как только он вернется, мы вместе отправимся к нему.

— По… почему мы тут?.. — Зоран обвел мутным взором заплесневевшие стены подвала и рухнул на руки друзей.

— Это невероятно, — как эхо, повторял Аркадий, пока Ромашка готовил два последних бинта. — Чем вы его намазали? Что это за дрянь? Спросите у вашего… э-э-э… ги… кентавра, это ведь он плевался и мазал его. Я видел, как он плюется.

Всю грудь и живот Ивачича покрывала остро пахнущая, спекшаяся корка желто-коричневого цвета. Под коркой виднелись вздувшиеся, кое-где лопнувшие шрамы. Раны заживали буквально на глазах.

— Поликрит намазал его лечебной травой, они всегда носят ее в подсумках, — объяснил Рахмани. — Эта трава не спасает от смерти, но быстро заживляет. Центавры разводят особую породу псов и сцеживают у них слюну, чтобы из дюжины трав и слюны приготовить жвачку. Он ее размачивал во рту и плевал…

— Теперь все понятно. — В восхищении Ромашка прищелкнул пальцами. — Нам бы рецепт этого плевательного зелья, нитки бы не понадобились…

— Скажи честно, он умрет? — придвинулся к лекарю Саади.

— У него внутреннее кровоизлияние, — невольно понизил голос Ромашка. — Я вам ничего не могу обещать. Для нас фантастика уже то, что он сумел подняться. Мое мнение — он уже должен был умереть. Вторая пуля где-то в брюшной полости. Я не понимаю, как ваш друг дышит.