Роберт Холдсток - Поверженные правители

— Помню, — пробормотал Вортингор, окинув Кимона теплым взглядом. — Умелый возничий. Ты хорошо правишь лошадьми. Но тогда все было по-другому.

Кимон порывисто вскочил на ноги, правой рукой сжимая костяную рукоять маленького железного меча, висевшего у него на поясе. Ему одному позволили не снять меч, входя в дом правителя. Урта успел заметить негодование мальчика, но тот отреагировал так быстро — язык Кимона мог поспорить с разящей стрелой, — что отец не успел остановить шального юнца.

— Может, мужчины тогда были отважней! Но если мужи не придут нам на помощь, как насчет мальчиков? Я мог бы возглавить их.

Теперь и Урта поднялся, побагровев и кипя гневом. Он отстегнул золотую пряжку плаща, и уронил одежду с плеч — знак извинения перед хозяином дома. Он в упор посмотрел на сына, и тот холодно встретил его взгляд.

— Ты поплатишься за эти слова. И решать, чем ты заплатишь, будет Вортингор. Теперь покинь этот зал.

Вортингор поспешно вмешался.

— Урта, я хочу, чтобы он остался. Меня ничуть не оскорбили его слова. Речи неучтивые, но это вовсе не означает, что сказанное — неправда. Кимон прав. И не только страхи владеют нами. Сказывается и недостаток отваги. Из лесов стало попахивать дхиив арриги — отверженным поколением, — вернувшимся для мести. Они, видимо, знают, что мы ослабели.

— Дхиив арриги докучают и нам. Они составляют часть загадки.

Вортингор потянул себя за длинный завитой ус.

— Мертвые собирают новое войско?

— Подозреваю, что так. Сейчас, когда мы говорим с тобой, странник у реки оценивает их силу. Вновь появились пять пристанищ. Мы считаем, что они предвещают вторжение, которое превзойдет все прежние.

— Странник? Твой друг-волшебник?

— Да, Мерлин.

— Ну, это кстати. Он может перебираться через реку, видит вглубь и вдаль.

Урта покачал головой:

— За Нантосвельтой его силы иссякают. К тому же он делится своими чарами, как старец — своим элем: по капле.

— Не так, как оделяет своей благосклонностью жена правителя, — вздохнул Вортингор.

Урта, пораженный столь неприличной для его высокого достоинства шуткой, притворился, будто не расслышал. Айламунду, его жену, не в чем было упрекнуть до самой смерти. Улланна — дикарка, делившая с ним кров, — убила бы любого мужчину, дерзнувшего обнимать или очаровывать ее. Вортингор, как видно, заметил, что позволил себе лишнее, и, кашлянув, поспешно вернулся к предмету разговора.

— Пять пристанищ, — повторил он. — Давно я не слышал даже рассказов о них. — Он повернулся к своему барду Талиенцу, и тот, склонившись к уху правителя, что-то прошептал ему. Говоря со своим повелителем, Талиенц не сводил взгляда с Урты, который охотно узнал бы, что известно чужестранцу Талиенцу о пристанищах. Впрочем, у всех бардов общая память. Не стоило сомневаться, что Талиенц уже впитал в себя историю страны, в которую его занесло, и окрестных земель.

— Я должен поразмыслить над этим делом, — сказал наконец Вортингор. — Согласен, что положение серьезное. Я выделю тебе помощь, какую смогу. Но сперва я должен обсудить это с моим советом.

— Понятно.

— И познакомить Кимона со своим племянником. У меня такое чувство, что эти двое отлично поладят.

Кимон улыбнулся и склонил голову. Дошел ли до него насмешливый ропот воинов, собравшихся в зале правителя?

— Во всяком случае, до шрама на подбородке, — добавил правитель, усилив веселье.

Вортингор поднялся и сжал запястье Урты.

— Кстати, несмотря на все, о чем я тебе поведал, мы не отказались от обычая лунной охоты. Ее срок подходит, и, если согласится Глашатай Земли, мы можем выехать через ночь от этой, когда взойдет луна.

— За вепрем?

— За оленем, чей рев рассказал нам, что он — четвероногая награда победителю.

— После всего, о чем ты рассказывал, благоразумно ли это?

— Благоразумно ли? Нет. Но охота у нас в крови. Вы с сыном должны присоединиться к нам. Я выделю вам лучшую часть туши, хотя, по обычаю, нам придется бороться, если ты захочешь получить шкуру и рога. — Он рассмеялся. — Что скажешь?

— Скажу «да».

Темнолицая пушистая сова вдруг закружила под крышей и вылетела в луч света, проникший через дымоход.

Проводив тяжелым взглядом птицу, заставившую его вздрогнуть, и пробормотав: «Ты повсюду за мной подсматриваешь?» — Урта прошел в гостевой дом, где расположился вместе с сыном и отрядом своих воинов. Усталые, настороженные, они долго не могли уснуть.

Мне следовало обдумать ответ на его вопрос, когда придет время.

Вечером накануне лунной охоты, по уговору и с согласия двух правителей, Кимон и племянник Вортингора Колку встретились в круге для состязаний, на широкой площадке между украшенных перьями столбов. Площадка была усеяна обломками ржавого оружия, деревянных мечей, копейных древков, веревками и «прыгалками»; на ней в определенном порядке были размещены пни и колоды из серого камня. Здесь оставили расти несколько терновых кустов, а посредине стоял дуб, побитый и обломанный в результате жестокого, не щадящего его ветвей обращения.

Кимон осмотрел круг и пренебрежительно буркнул:

— Никакого блеска! Ни блестящего железа, ни острой бронзы, ни щитов. Здесь только детям играть.

Урта подобрал один из брошенных клинков и начал сгибать, пока не переломил. Он сразу увидел, что представляет собой этот круг. Не детскую площадку, но подобие поля Воронов Битвы. Это оружие, даже деревяшки, принесено было с места сражения. Урта взглянул в гаснущее небо над головой. И конечно же, там кружила птица: спускалась к земле и взмывала, исчезая из виду. Одна из дочерей Морриган, которой та поручила малую задачу, в то время как сама она будет собирать души, когда закаленное в крови железо вновь погрузится в кузницу жизни.

Но сегодня убийств не будет. А птица была молода и кружила в облаках, чтобы лишь наблюдать и учиться.

Колку с другими выезжал расставить ловушки для лунной охоты. Теперь он рысцой возвращался к главным воротам на белой лошади с блестящими бронзовыми наглазниками, украшенными красными и черными перьями. Ноги его свисали почти до земли.

Он проехал вслед за дядей прямо к кругу состязаний и спрыгнул с узкого седла, оказавшись лицом к лицу с Кимоном. Юнцы холодно созерцали друг друга, в то время как старшие смеялись и переговаривались. Колку был на целую голову выше сына Урты и мучился, как видно, оттого, что ему предстояло «показать себя» в схватке с этим «младенцем» корнови.

Хотя Кимон благоразумно держал язык за зубами, но его встревожил вид лиловых «головок ожерелья», наколотых с обеих сторон на шее Колку. Этот знак всегда предварял получение золотого ожерелья — знака власти, но также и отнятия жизни. Колку подметил чуть встревоженный взгляд противника, и губы его тронула усмешка.