Роберт Холдсток - Поверженные правители

Века спустя в этом жилище мертвого еще легко дышалось, распад сказывался лишь в занавесях да в ржавчине на металле, а еще в скелетах пяти охотничьих собак, свернувшихся у него в ногах. Деревянные носилки — мощные дубовые доски — и дубовые колонны, подпирающие тяжелый свод, остались нетронутыми.

С Дурандондом не похоронили жену и детей. Меня это удивило, но ведь я не знал, какая судьба постигла его родных.

— Наконец мы вышли к морю, — продолжал Дурандонд. — Мы оказались разбросаны по побережью и посылали гонцов для связи между отрядами. Последним прибыл Версиндонд из Ведилици. Соорудили пристанище для пяти правителей и их семей и еще одно — для повозок с достойными мертвыми, с теми, кого успели поднять из земли, пока Рив не смёл нас. Сотни повозок были составлены кругами в том обиталище, и их охраняли день и ночь.

Мы принялись за постройку лодок. Такое множество лодок! Подобно древнему флоту, они лежали на полоске песка под утесами. Одни были приспособлены для перевозки лошадей, другие — для повозок, третьи — для припасов. Строить лодки — искусство, но мы прежде строили их для реки Рейн, а не для своевольного серого моря.

Все же к лету лодок было достаточно, чтобы перевезти нас в землю, которую мы знали под именем Альба. Мы не ждали дружеского приема. Первые недели после высадки были полны крови и ярости. Островитяне ошеломили нас тем, как применяли в бою колесницы и коней. Казалось, они повелевают даже камнями: огромные валуны летели в нас. Жрецы их были воинами, а не целителями. Они причинили нам ущерб.

Но мы пробивались на запад. Мы шли большой силой против разрозненных воинских отрядов прежних обитателей Альбы. Мы захватывали их кладбища под стоянки и укрепляли их. Мы разгоняли их во все стороны. Многие скрылись в лесах и ущельях от наших взглядов, но не из памяти. Они не спускали глаз с тех, кто разведывал новые земли в поисках места для поселения.

И вот один за другим мои побратимы отыскивали места, где, поразмыслив, решали остаться. Сперва Орогот, за ним Кайлум. На следующую луну Версиндонду было видение крепости на востоке, и он повернул назад по своим следам. Радаг ушел дальше на запад, и несколько дней от него приходили гонцы, а потом они пропали, и наш молодой Глашатай изрек, что они по неведению вторглись в Иной Мир и он поглотил их. Ужасная судьба.

— Что до меня, — тень хмуро взглянула на меня, — я отыскал твой холм. Холм, зеленый, как плащ, что я подарил тебе. Клянусь, он вырастал у меня на глазах туманным утром, когда мы стояли с женой моей Эвиан, затерянные в дикой стране, не в силах уснуть, снедаемые голодом и страхом. Нам мнилось, что мы подошли к широкому озеру или к морю — к водному пространству, усеянному островками, чуть просвечивавшими сквозь туман. Помнится, я сказал:

— Никогда нам не найти места, чтобы начать сначала.

— Чушь, — сказала она. — Мы можем начать с любого места, хоть отсюда, где стоим, если хочешь. Туман разойдется. Под ногами твердая земля. Я слышу рев оленей. Земля обильна. А я устала странствовать. Решайся!

В ее голосе звучал беспощадный вызов — впервые на моей памяти. Она устала и находила меня утомительным. Я не знал тогда, но наш первенец уже толкался у нее в чреве.

Когда туман рассеялся, мы увидели, что приняли за озеро блестевшую росой равнину, на которой высился холм, лесистый, но с голой вершиной, с пологим дальним склоном и обрывистым с нашей стороны. Мы смотрели на него с востока, и мысленным взором я видел тени ворот и башен.

На вершине холма пасся бык. Трава там ярко зеленела. Никогда прежде я не видел такого быка. К вечеру четверо из нас прокрались по лесистым бокам Тауровинды и поймали зверя. Он был громадный, и одному из нас сильно от него досталось. Но мы поймали его и спутали ему ноги, а холм провозгласили своим владением. На следующее утро, когда стали валить деревья, расчищая дорогу, я сам забил в землю первое бревно частокола. Я чувствовал, как оно отворяет холм под моими ногами. Я загнал вглубь корни, и там они остались.

Я уснул под той меткой.

Я позволил духу помолчать. Как и у матери Тайрона, время его воскрешения было коротко. Сразу после смерти это эфемера, или «срок в сумерках». Много времени спустя это «сон возвращения». Но, подобно всем снам, этот миг воображения быстро рассеивается, обращаясь в хаос.

Наконец я поторопил его:

— Ты унес пятую часть того, что вы звали Дедалом. И у других было по пятой части?

— Да. Дедал. Человек, привезенный на Рейн как диковинка, за много поколений до моего рождения. Он попал в плен на южных островах в Южном океане, его захватили разбойники-торговцы, больше привычные, как мне рассказывали, торговать золотой пылью, оружием и овчинами. Они называли его Дедалом. Его и продали как оружие. Мои предки сочли его ловкачом-обманщиком. Его таскали от крепости к крепости и заставляли потешать народ.

Дурандонд поднял глаза:

— Это было еще до меня, задолго до меня. Но кое-что из созданного им еще украшало залы наших владений. Резьба, маски, диски и крошечные уродливые фигурки, снабженные крыльями. Иногда, когда за стенами бушевала гроза, крылатые изваяния и в самом деле порывались взлететь. Не просто ветер сотрясал тонкие рамы и колебал крылья бабочек. Они взмывали, натягивая кожаные путы, удерживавшие их. В них была жизнь.

— А этот Дедал?

Дурандонд указал на ларец в углу своего посмертного жилища:

— Пятая часть его лежала там. Так мне рассказывали. Сердце и легкие человека. Сделанные из золота тонкие кованые пластины с выбитыми на них тайными знаками. Их забрали вскоре после моей смерти.

Сделанные из золота…

Я потребовал, чтобы Дурандонд вспомнил все, что ему в детстве рассказывали о Дедале. Он вздохнул. Дух был утомлен. В зале становилось сумрачней, земля смыкалась, запах плесени подсказывал, что не все в этой мертвецкой так свежо, как представлялось взгляду. Дурандонд оживился. Он стремился воссоединиться со своим трупом, вернуться на тот остров в Царстве Теней Героев, на котором геройствовал ныне. Он был, собственно говоря, не более как один из Мертвых, хотя и не участвовал в мести, обрушенной Мертвыми на эту землю, которую он объявил своим владением.

Быть может, потому и не участвовал.

Но память его быстро меркла.

— Когда он умер в одной из цитаделей, то стало видно, что в нем. Да, плоть и кости, но и металлические жилы и связки. И органы, наполненные не кровью, а блеском металла. Бронза и серебро, золото и медь; и еще в нем был янтарь и твердый камень, который на свету переливался разными цветами, хотя сам был прозрачен, как чистейший лед. И другие камни, тщательно обработанные, ярких цветов: от алого до синевы летнего неба; от сумрачно-зеленого до темно-багрового, как густой сок красавки.