Вилл Третьяков - Увидеть Дракона…

Я обнаружил напротив человека невидного, незаметного. Он сидел неудобно, боком, и сбоку же поглядывал на меня.

— Ты кто?

— Я чудесный целитель. Я продлеваю жизнь.

— А камни вообще бессмертны. Ты в камень преврати меня.

— Купи талисман. Ты позабудешь про сон, и будешь жить и ночью. Срок жизни твоей удвоится.

— Нет. Продай мне лучше сон. Такой, чтобы фея Моргана рассказала мне, почему у вас каждый год убивают дракона, одного из тысяч, а народ пляшет и веселится, как на Пасху.

Он деловито теперь кивнул и позвал в полумрак за спиной.

— Э-эй, Оснаф, он здесь.

Четверо вошли, пригибаясь под косяком, их оружие глухо звякало о каменные стены и дерево столов. Метнулась фигура, и вот новые гости сидят рядком передо мною и цедят горькое пиво из кружек. Пока они мной любовались, хмель слетел.

— Ну, ведите, куда хотите! — сказал я наконец, вытряхивая деньги на стол. — Эй, хозяин…

Я поднялся и посмотрел на них, сидевших, почти в глаза. Ждал неведомо чего.

— Мы вас сопровождать будем, господин, — смиренно отвечал продавец снов. — Вы хотели увидеть мистерию?

Он все еще сидел в той же неудобной позе, не смеялся надо мной, он был деловит и точен, как меч старого палача.

— Так дракона убьют?

Тогда он встал, и разом разогнули колени его товарищи.

— Надо поспешить, не то толпа заполонит все проходы.

Толпа двигалась монолитом, плотно и неторопливо, враскачку. Мой конвой искусно меня провел по краю большой площади, устеленной ровными плитами белого камня. В центре ее, посреди сумятицы голов, в предрассветной зыбкой и серой мгле, в окружении столбов, на которых ночь напролет горела смола в каменных ступах, высился помост в два человеческих роста из камня же. Помост был пуст, толпа гудела, я, поминутно выдираемый из живых колеблющихся тисков, добрался до лучших мест — приподнятой над площадью террасы. Вход на нее охраняли латники с арбалетами — сатанинским оружием, проклятым наместником божьим в Риме. Но далее, к шелковым навесам и резным скамьям нас не допустили. Чисто одетые молчаливые люди чиновники магистрата, решил я, мастера, купцы и прочий низкорожденный, но сметливый народ — не сговариваясь расступались перед нами и оставляли свободными два-три шага. Видимо, моих спутников знали и остерегались их повадки. Продавец снов кивнул мне, и мы с ним оперлись локтями друг рядом с другом на жесткую балюстраду. Смола в ступах чадила и гасла, слабела, но разливался рассвет, светлело небо над крышами до яркой белизны, до первой точки, слепящей доли солнца. Внезапный толчок ветра разбил мерный гул над площадью, понес сорванные шапки и мелкий сор и завертелся в окружении высоких зданий, тряся ставни, сгоняя любопытных, осевших открытые окна. Быстрая туча заслонила солнце и пронеслась над нами, гоня ветер. Это кружил гигантский дракон над городом, еще больший, чем все, которых я видел тут.

— Кто же надеется его убить? — прокричал я сквозь адский свист и вой и напор воздуха.

— Его убьет пресветлый король, — орал в ответ продавец снов, прикрывая, как и я, глаза ладонью.

Прямо под нами толпа медлительно раздавалась, пропуская всадника в диковинном сплошном панцире. Свет застилала туша-туча монстра, но я в один момент увидел вдруг молодое потное лицо неведомого дракоборца в отверстии странного шлема, над которым еще и решетка нависала, и белые наконечник копья и щит его.

— Ваш король очень юн!

— Юн?

Я показал вниз.

— Нет, это не король, — кричал он, и подобие улыбки изломало его злой рот. — Он кузнец с Выпасных Пустошей… Нищий мальчишка… Надумал жениться… Запродал себя… Гильдии снарядили… И пятьдесят золотых в придачу…

Дракон заложил дальний круг, и стало тише.

— Сопляк хочет нажиться на своей же смерти. Но ему не на что надеяться.

Ураган приближался снова.

— Уж лучше искать гремучее золото в горах, — торопливо досказал он и отвернулся.

Я закрылся локтем от острых песчинок, с силой бросаемых ветром. На помосте двигались какие-то фигуры в ярких нарядах, мистерия началась, но смысл ее оставался темен. Прочие же зрители, казалось, были в состоянии не то, что дышать, но и видеть и внимать. Оживились наши молчаливые соседи. Продавец снов вложил мне в руку нечто вроде ремня.

— Наденьте, добрый сэр рыцарь. Защита от пыли.

Повязка мягкой кожи, сзади тесемки, а спереди прорези для глаз, которые смыкались при особо сильном ветре. Не проще ли зажмуриться? Но моя глупая голова не отворачивалась, и глаза смотрели, и я не то чтобы дышал, а сдерживал губами ветер, плотный как масло.

Наконец я различил мелькание тени и солнца на доспехах кузнеца. На помосте никого более не осталось, а он суетился, треножник составляя из копья, и щита, и длинного меча, прилаживал, и сцеплял, и скручивал, но ему мешал щит, который парусил и рвался из рук. Кузнец, было видно, поднатаскался в этой механике, но не учел такой очевидной малости — его заветную конструкцию, способную, дескать, выдержать тяжесть колокольни, собирать придется не на заднем дворе, залитом солнцем и дремой, небось еще под смех и щебет подружки, а вот здесь, в десяти шагах под летучей колокольней, под свистящим ужасом, в тугих вихрях, секущих по латам. Вот в несчастный миг воля его отказала, и сердце затопил только гнев на все сущее, он воздел кулаки к небу — к брюху воющей своей смерти, тотчас дикий порыв смахнул на головы щит, за ним, вильнув в обе стороны, последовал в связке прочий лом, но до лома ли было… Дракон ударил.

Хвост размазал людей, точно худые бурдюки с кровью, и вознесся выше башенных шпилей и ударил накрест. Он произвел оба удара с лету, вполсилы, и снова ушел круто ввысь, и, проносясь над трибуной, оросил нас горячими каплями, они срывались с его бритвенной чешуи подобно грибному дождику при ярком солнце и свежем ветре. Я потерял всякую способность рассуждать здраво, мозг сдавило и потемнело в глазах. Я схватился за голову, как бы запоздало защищаясь от вихря, и сразу оторвал руки от нее — они стали липкие и мокрые. Кровь окрасила весь мир, я не смел свести пальцы и трясся, как босиком на мерзлой земле, эта лихорадка завладела моим телом помимо меня. Но страшнее и свиста, и клекота, и перепончатых грозовых крыльев оказались такие же немощные людишки, как я, под хвостом дракона они бесновались и вопили, и размахивали окровавленными руками. Мои соседи по трибуне, сдержанные солидные горожане…

— Оле, оле! — вскипал рев над площадью мертвых, и снизу эхом откликались живые еще, зажатые в кровавом месиве, охваченные тем же мерзостным ликованием. — Оле! — и я с облегчением провалился в тишину, уходя в обморок с последней смутной мыслью — где-то я видел подобное, гораздо раньше.

Очнулся я в ту же секунду, омытый и переодетый в сухое, в большой комнате без окон и с глубокой аркой, уходившей в свет, вместо двери. Пол густо покрывали луговые травы, кошенные на заре, еще полные сладкого сока. Пахло божественно. Я усомнился в правдоподобии драконьей мистерии и попутно вспомнил, что подобного я не видел, а слышал о нем. Рамон из Толидо рассказывал приятелям, адептам одного с ним выпуска, какие потешные поединки с быками устраивают у них селяне, и посетовал, что не может одним словом перевести название этого зрелища, нет — единоборства, да нет боя… Тут в беседу старших нагло ввязался я и предложил «гон быков», и получив заслуженную затрещину, собрался было скромно удалиться, не благодаря за науку, но успел расслышать удивленное восклицание Рамона: «А щенок-то прав!», после чего удалился окончательно. И вот во мне зреет то же чувство — нечаянной, незримой победы при наличии явного подзатыльника.