Макс Фрай - Первая линия. Рассказы и истории разных лет

— Ну не скажи, — возразил Мандарин. — Мы же очень красивые!

Про себя-то он понимал, что кого-кого, а уж Банан красавцем не назовешь: длинный, тонкий, бледный. Ничего хорошего.

«Если мы все-таки не попадем на обложку, то именно из-за него: портит композицию», — думал Мандарин. Но вслух ничего не говорил. Сильный великодушен, вот и блестящий оранжевый Мандарин всегда жалел неудачников.

— Раздел кулинарных рецептов — это даже почетнее, чем обложка, — высказался Персик. — Ему уделяют больше внимания. А некоторые люди даже вырезают оттуда статьи и наклеивают в тетрадку. Я точно знаю, что так бывает.

На этом дискуссия угасла. О Персике было известно, что он стоит дороже, чем все остальные фрукты на блюде вместе взятые. По крайней мере, в этом сезоне.

Впрочем, спорить было особо не о чем. Фотографируют для журнала? Что ж, это приятно. А в какой раздел картинку поставят — не наша забота, лишь бы не выбросили, — так думали фрукты. Или примерно так.

— А может быть все-таки не для журнала? — робко спросило Яблоко пять дней спустя. — Слишком много снимков они сделали. И не останавливаются. Щелкают и щелкают.

— Просто ты не знаешь, как работают настоящие художники! — оживился Мандарин. — Из тысячи кадров хорошо если один получится как надо — так они думают.

— По-моему жуткая глупость, — вздохнул Банан.

— Ну да. Все, что выходит за пределы нашего понимания, проще назвать глупостью, чем попытаться осмыслить, — язвительно сказала Груша.

Вообще-то она была не в духе. Давешнее пятнышко на боку значительно увеличилось в размерах. От полного отчаяния Грушу удерживал лишь тот факт, что Банан к этому времени весь покрылся коричневыми пятнами, а состояние Персика было еще хуже. Он держался бодро и не жаловался, но все видели многочисленные темные вмятины под бархатистой кожицей. Такое даже от посторонних не скроешь, а уж от тех, кто всегда рядом, и подавно.

Прошла еще неделя.

— Странно. Они продолжают нас фотографировать, — сказало Яблоко. — Казалось бы, мы выглядим хуже некуда, а они продолжают. Я не понимаю…

— Думаю, этот фотограф — авангардист, — неуверенно предположила Груша. — Или сюрреалист. Или что-то в таком роде. Ему нужна красота увядания.

— Что ж, если так, нам повезло! — оживился Мандарин. — Значит мы попадем в журнал про искусство. А наши снимки продадут за огромные деньги. Мы будем жить в веках, представляете?

— Хорошо бы, — мечтательно вздохнуло Яблоко. — А то как-то глупо жизнь сложилась. Даже не съел никто. И семечки в землю не попали. Обидно.

Остальные фрукты молчали, потому что успели сгнить. Яблоко и Груша покрылись темными пятнами, но еще как-то держались, а Мандарин выглядел просто прекрасно, только немного подсох и сморщился. Впрочем, его соседки догадывались, что от сочной оранжевой мякоти уже мало что осталось. Мало ли что шкурка в порядке.

Съемки закончились только через несколько дней. Пленку смонтировали и принялись озвучивать фильм.

«Обычно фруктам требуется две недели, чтобы сгнить, — говорил голос диктора. — Однако если снимать один кадр в четыре секунды, а потом прокрутить изображение на обычной скорости, весь процесс, с точки зрения зрителя, займет всего тридцать секунд. Видите? Забавно, не правда ли?»

Все (ну или почти все) сказки начинаются со слов: «давным-давно», или «жили-были».

То есть, они повествуют о делах прошедших дней. Считается, что так удобнее: сперва прожить жизнь, и только потом потом ее пересказывать — привирая от души, в свое удовольствие.

Честно говоря, так действительно удобнее.

Но эта сказка начнется иначе — просто так, для разнообразия.

Итак,

когда-нибудь потом,

очень-очень нескоро,

когда океаны окрасятся в огненно-алый цвет, звезды будут сиять на небе круглосуточно, и днем, и ночью,

а общим для всего населения планеты станет универсальный язык ароматов,

люди научатся наконец жить легко, как бабочки порхают.

(Тут следует пояснить, что бабочка в ту эпоху неожиданно для себя окажется предметом священного культа и символом общих недостижимых идеалов всего человечества; гигантские изображения капустниц и махаонов украсят храмы новых городов, разведение гусениц признают делом куда более благочестивым и душеспасительным, чем молитва, еду и напитки на праздничный стол будут подавать в чашечках живых цветов, а яркие накладные крылья сделаются непременным дополнением всякого официального костюма — ничего так, вполне красиво получится.)

Для людей Эпохи Бабочки легкость бытия станет даже не то чтобы модной и актуальной, а просто чем-то естественным, само собой разумеющимся, обязательным для всех и каждого. «Грузиться», «париться», «напрягаться» (то есть, страдать, мучиться и беспокоиться) — все это будет в их глазах столь же явным и опасным отклонением от нормы, как, скажем, для нас — бегать по городу с голой задницей и кричать: «Я — властелин мира!»

То есть, расстрелять за такое не расстреляют, конечно, но к доктору отведут незамедлительно. И излечат от забот и печалей, как сейчас избавляют от алкоголизма и наркомании, только быстро, легко, без мучений и с полной гарантией успеха.

Ну, тогда вообще все будет совершаться легко и без мучений: такая уж прекрасная эпоха.

Поскольку легкость бытия, по правде сказать, не свойственна человеческой природе, и мало кто обладает таким талантом от рождения, медицина в Эпоху Бабочки достигнет невиданных успехов. Ученые заново дешифруют древние манускрипты египетской Книги мертвых (в первую очередь — те фрагменты текста, где речь идет о взвешивании людских сердец в Подземном Царстве) и отыщут там описание простого и доступного способа делать человеческое бытие легким, как порхание мотылька. Чтобы ходили, не касаясь земли, чтобы всегда — на цыпочках, лицом к небу, с расслабленными плечами, распахнутыми очами и потаенной улыбкой в уголках губ — и это как минимум. Первый, подготовительный, так сказать этап.

Процедура облегчения бытия окажется простой и приятной — все равно что песенку послушать, или рюмку коньяку хлопнуть, или розу понюхать — каждому, как говорится, свое. Нет, действительно, индивидуальный подход к каждому пациенту, чтобы всем нравилось. И ежегодное повторение процедуры — для закрепления результатами чтобы никаких рецидивов, ни единой морщины между бровями, ни секунды печали, ни капли уныния, ни грана беспокойства.

И все это — совершенно бесплатно, чтобы ни один портовый нищий не остался наедине со своими проблемами. Нет уж, пусть сидит в сточной канаве с сияющими очами, мечтательно на звезды глядит, насвистывает легкомысленный какой-нибудь мотивчик, не беспокоясь решительно ни о чем.