Татьяна Мудрая - Клятва Гарпократа

— На меня смотришь? Нет, ты туда смотри. Они ждут, когда ты на их «здравствуйте» ответишь. Не очень-то старайся. Это бронзовые роботы.

— Не поняла.

— Андроиды. Как у моего дальнего родича Гефеста. Только у него было — две девушки для услуг и еще Талос для защиты окрестностей, а у меня целых девять. Четыре юницы и пять мужей. Те еще были хлопоты. Их ведь нельзя делать из самородной руды — только из того, что было приближено к настоящему человеку.

— Вот зачем ты вторсырье собирал.

Прозаичность беседы почти успокаивает Зою, лишь некая тошнотная муть скопилась где-то под ложечкой и давит.

— Ага, вот за этим, — Владислав протягивает вперед руку и слегка сжимает в кулак. Будто мнёт и лепит.

Он и в самом деле вылепил этих тварей. Размягчил металлы своими раскаленными лапами, соединил в какой ему вздумалось форме и вдунул в них парадоксальную жизнь, понимает Зоя. Как и… в амулет.

Рука тянется к замусоленному шнурку, пытается сорвать.

— Не смей. Это не твоё. Лес вокруг твой, особняк твой, рабы твои, но оберег — для моего сына.

— Какого? Господи…

— Того, кого ты мне родишь. Здесь, в этом доме, под строгим присмотром. Нет, ты думаешь, я тебя из беды выручал? Я своё нынешнее семя спасал в тебе. Это ему одному защита и различение. Хочешь, чтобы я дитя потом нашёл и принял — наденешь амулет ему на шейку. Поняла? А теперь прощай — и помни хорошенько. Приду — спрошу.

Снова круговорот, колючий вихрь искр и пыли. Гром и мимолетная зарница с той стороны полуночных облаков.

Андроиды, не дожидаясь ответа от своей новой владелицы, окружают ее, никак не могущую оторваться глазами от неба, берут под руки и почтительно уводят в палаты — отдыхать.

«Ведь он сам и поджёг, — говорит себе Зоя перед тем, как окончательно погрузиться в видения. В эти минуты мысли особенно похожи на кристалл, ибо не замутнены телесными ощущениями. — Распалился страстью, как говорили в старину. Может быть, он и куркуля в посёлок заманил — посулил выгоду ему, получил сам. Не золото… это мог бы и без такой выдумки со всех жителей получить. Выхватил, что хотел, и сделал, что задумал».

«Он» — других названий для зверя у нее нет и не будет.

«Но ребенок. У меня будет ребенок! Не человек, а…»

Этого Зоя уже не успевает домыслить: постель непривычно мягка и ластится к чисто вымытому телу, к сытой утробе, и так же ласково и вкрадчиво льнёт сон к обожженным глазам, к отравленному разуму.

А утро — совсем обычное утро, как до Пандемии Равнодушия. Когда чудовищно гипертрофированный вирус черной меланхолии погрузил всё человечество в состояние вялого дистресса и самоубийственной тоски по тому, чего никогда не было и быть не могло.

Большая чашка кофе вместе со сливочником, рогаликами и крупно порезанным грейпфрутом резво подкатывает к постели на каком-то забавном треножнике с шаровидными опорами понизу.

Девушки, певуче приговаривая, выкладывают на одеяло халат и башмачки и уходят. Где тут комната для омовений (грубое «санузел» никак не стыкуется с бассейном три на два и жутко навороченным биде), Зоя уже поняла с одного раза. Вообще-то у Зоиного шефа было покруче. И вышколенная прислуга, само собой. И столовая не на два лица, а на десяток очень важных персон. А если библиотеки — со свитками и томами поперек себя шире — у шефа и в заводе не было, так ведь зато в усадьбе ни компьютера, ни спутникового ти-ви. Уже проверено.

Одни треножники эти — марсианские боевые сервировочные столики…

Марс. Иная планета.

И тут ее точно драконьим хвостом по башке ударяет: по всей земле уж года три как нет ничего, кроме анклавов, их еще оазисами называют. Только здесь уж никак не оазис.

Здесь иное время. Мифическое. Мир Первокузнецов. С треножниками Вулкана, девами и отроками, в которых ни одной шестеренки, ни одного колесика не скрипит, потому что их нет; с естественной подземной каверной для слива нечистот и очень странной кухней — рядом с мезонином, где она расположена, раз в полчаса взмывает страусовое перо гейзера.

С оградой, больше похожей на Великую Китайскую Стену, причем по сути невидимой. Нет, Зоя видела, пролетая, но не поняла сразу, что это за ведьмино кольцо в траве, которая оказалась дубовой рощей посреди тысячелетних секвой. И с лесом за ней, полным непуганого зверья. Лесом, который застилает весь континент.

Здесь иное время. Медленное, тягучее, как свежий мёд.

Зое тут не скучно, но и веселья нет никакого. Знай слоняйся по огромным светлым залам, что бесконечно перетекают одна в другую, неторопливо разгуливай по ухоженному парку, что весьма успешно притворяется диким, длинными тёплыми вечерами разгибай на пюпитре надвое старинные кодексы с цветными рисунками на полях: из-за ее особенного положения их подвозят за ней те же треножники или несут следом бронзовые леди, что следуют и следят за нею неусыпно.

Ибо дом кажется ей целым замком, парк внутри ограды — лесом, лес вовне — целой вселенной, а время — бесконечностью.

Завороженность оборвалась, когда подступили роды. С тоскливой мукой и такой невообразимой болью под самый конец, что одно это наверняка должно было бы уничтожить саму Зою. В те долгие часы, сутки или минуты роженице казалось, что внутри нее пребывает и хочет излиться наружу гибкий слиток пламени, сгусток раскалённого живого золота.

…Уже почти в беспамятстве она видит, что металлические повитухи — и то берут ребенка щипцами, прежде чем опустить в кадку с холодной чистой водой. Шипучий, едкий пар исходит от поверхности, но когда девы поднимают дитя из воды и кладут рядом с матерью, оно кажется ей самым прекрасным существом в мире: белый, прямо-таки светящийся лоб, светлые бровки и кудри, тонкая серебристая шёрстка по всему тельцу. Счастлив будет, говорит в ней внезапно ожившая древняя старуха. Удачлив будет. Младень Вук Огнезмий. Всеслав Беловолк.

— Всеслав. Слава тебе, сын, — вчуже повторяют материнские губы. — И приходу твоему слава.

И умолкают надолго. Почти навсегда…

Зоя прекрасно поняла в те часы, что одно лишь Змеево яичко, неведомо с какими заговорами сотворенный амулет, спасло ей жизнь, и решила в дальнейшем ни за что с ним не расставаться.

А сын пусть будет вторым ее талисманом.

Дни срываются в галоп и мчат карьером: маленький Всеслав растёт со дня на день и вовсю проявляет характер. В первые дни едва не оторвал ей сосок — материнского молока показалось ему маловато. А уж когда — с воплями и воем — прорезались первые молочные зубки, кормить его стало совсем невмоготу. Сцеживай — не сцеживай, а иссякла благодать. Девы и треножники стали делать и таскать ему прикорм — кашки всякие из диких семян, протертые клубни, сок из диких ягод. Шерсть с него сошла в первый же месяц или неделю, и открылась нежная смугловатая кожица.