Татьяна Мудрая - Доброй смерти всем вам…

— Я тоже.

Наверняка горшок в нижней части был, скажем так, не очень мытый. Опорожнялась посуда факт над малой дыркой в полу, куда экономно сливали все ополоски.

— Синдри, я ведь знаю, что вы умеете кушать. Только вам это не очень нужно.

Сказал это — и понял. Сначала одно, потом другое.

Нет, я бы сумела одолеть первичную брезгливость, но как-то враз поняла, что никаких прощаний сейчас не будет. Что отцу Пелазию именно что требуется скалолаз и авантюрист. С пустым желудком.

— Родичи далеко, а перемещаемся мы не одним махом, — ответила я с ледяным ужасом в душе. — Давайте уж как-нибудь сами. Вы точно-точно жалеть не будете?

— Деточка, у меня была такая разнообразная жизнь, что ты удивишься. А теперь только и осталось, что плеваться в стерильный сосуд. Ну да, можно согласиться на медицинскую суету вокруг дивана. Кресла там, матраса, ну, ты понимаешь. Но лучшего времени явно не предвидится. Боль, тоска, тягомотина, забери меня, Господи, и прочее. А Он скажет: «Я ведь тебя давно уже куда надо послал».

— Только я не очень умею насчет зубной наркоты.

— Да полно тебе. Со сверстниками, что ли, в кустарнике не возилась? Шрамики от чужих когтей у тебя совсем свежие. А после боя вы же друг друга лечите. хм… вливаниями.

И устраиваем озорную тусню на манер щенков. От эндорфов голова делается свежая-свежая и звонкая, в теле никакой усталости, в том числе и там, где пониже. Обмен ихором — тоже часть любовной игры.

Нет, но откуда он знает? Исповедником нашим работал?

— Дядюшка, вы не обижайтесь, если я…ну того…больно вам сделаю.

— Что ты. Только скажи твоим старшим: пускай не дожидаются, пока из меня получатся нетленные мощи. Тут воздух, как в лавре, а в стеклянную витрину мне класться неохота.

Всё получилось на автомате. Кажется, с морфином я перестаралась, а пробовать чужую кровь было так же кайфово, как впервые закрутить косячок. Типа спасибочки, но второго раза не нужно.

Если вас ещё не корёжит от моих признаний, добавлю, что совесть меня не угрызала. Вроде как баюкать младшего братика. Да, я ещё напоследок вынула старикана из кресла, распрямила и уложила на матрас, а потом с головой прикрыла его драным пледом. Он ведь и сам мог так устроиться, верно? И вообще — не к лицу новообращённому диргу заметать следы, будто он преступник.

Возвращалась я по коридору, обставленному по обеим сторонам дверьми. Должно быть, отец Пелазий умел отводить глаза. Кажется, такое состояние, как было у меня, называется «ментальной слепотой». Таким оно и оставалось на некоторое время: надо же, и в головку не стукнуло поискать за одной из ближних к келье дверок лифт с противовесами, на котором прибывали-отбывали обычные посетители!

Как сползла вниз с горы — вот этого никому не скажу. Самое жуткое, что было в моей молодой, неокрепшей жизни.

А на следующее утро, представьте себе, заявился душа-моя-Трюг. И первое, что сказал, вытащив похмельную меня из постели:

— Чего смартик отключила? Наши волнуются, как твоё крещение прошло.

Я впялилась с него прямо-таки восьмигранными очатами.

— Анахореты не любят, чтобы дирги ходили парой, — добавил он. — Напоминает им адвентистов Седьмого Дня.

— Вот засада! Ну, ты и паскуда, кун.

— Не один я, тогда уж мы все, милейшая тян. Посуди сама: ты бы согласилась, если бы тебе расписали всё как есть? Факт бы отказалась с негодованием.

— Ты ещё зубками скалишься?

— Синдри, если б не этот случай подвернулся — было бы куда хуже и тошнее.

А что я вообще не хотела ничего такого. Что думала завязать…

Нет, я была идиотка, и притом идиотка вдвойне.

Первое: дирги смертны, но в любом случае не как люди. Чужая планида мне никак не грозила.

И второе. Будь я человеком — мне что, хотелось бы испытать, каково быть немощной, дряхлой, набитой хворями по самую верхнюю пробку — и от всего этого глухой к верхним зовам? Такой, каким страшился стать дядюшка Пелазий?

Я хотела бы для приличия ещё повыламываться перед Трюггви. Ну, типа того, что такому уважаемому попу-исповеднику диргского народа полагался бы сильный муж. Тем более что так принято: вспо-мо-ществование в будущих родах одному и какая ни на то реинкарнация другого. Я если и сумею внести частичку этого шафрана, то в одну почку-девочку. И прочее, и прочее…

Только в форточку прямой цитатой из писателя Набокова влетела коричнево-золотая бабочка вполне тропических размеров; описала круг под потолком и легко выпорхнула назад. Разумеется, это дурацкое совпадение, но глаза у неё на крыльях были такого же голубого оттенка и так же обведены густо-серым, как у моего первого человека.

Народ мы чадолюбивый, оттого содержимое наших семей способно вызвать у посторонних не один вопрос. Ладно — взрослые, чей наглядный возраст колеблется от двадцати до тридцати пяти. Ладно — «почки»: месяцам к четырем внеутробного развития они уравнивают себя с человеческими детёнышами во всём, кроме подвижности и болтовни. И сообразительности: поэтому при случае легко переносят маскировочный свивальник и кляп в форме соски-пустышки. Это когда к диргам заявляются гости.

Гораздо труднее приходится их родителям, когда они пытаются объяснить, кто из младенцев чей. Вернее, сочинить по этому поводу приемлемую сказочку для непосвящённых и посвящённых наполовину. Как говорится, врать легко, трудно сговариваться. Если учесть, что уровень диргской откровенности должен очень тонко изменяться в зависимости от собеседника-человека (вот с покойным Пелазиусом было легко — он был посвящён почти во всё, что мог понять), — все не-смертные постоянно балансируют на грани срыва.

Дети в нашей семье подкопились совсем недавно. Мы с Хьяром сотворили в узаконенном браке двоих мальчишек — одного он, другого я. Так иногда бывает с удачно слаженными парами. Руна уже после Синди отъединила от себя ещё девчонку. Не в таком толерантном обществе, как современное, отцом всей звёздной тройчатки считался бы Хьяр. Нет, пожалуй, что и я: приёмная дочка не годится и в любовницы, не то что в жёны. Сами детишки тянутся к родной крови — никакой мистики, просто нюх у них щенячий, — и это сильно ухудшает нам конспирацию. Мордахами они мало друг на друга похожи, хотя пепельно-блондинчатый генотип выручает. Кроме того, своих крестильных имён — Ивар, Марта и Влад — наши почки не любят. Уно, Дуа, Тре — куда ни шло. А Истинные Имена наши потомки получают, когда вполне проявятся склонности и характер.

Вот и притворяйся после этого нормальной полинуклеарной общиной… По всему по этому мы вынуждены приспосабливаться и вписывать себя в исторический контекст.

Внутри наши большие дома напоминают, в зависимости от ситуации, — анабаптистскую коммуну, сообщество хиппи или чистенький сквот, заставленный антикварной мебелью. За патриархальную семью типа деревенской или сектантской мы сходить не пытаемся: очевидные прародители — ну, предки, родаки, шнурки, — просто не имеют шанса попасться на глаза посторонним. «У вас тоже имеются дома престарелых?» — спрашивают наивные приятели из смертных. Ага, счас. Когда дирг или диргесса перестаёт выглядеть на сорок, от силы сорок пять (имеются в виду представления двадцать первого века), ему самая пора подумать о совершенном уходе. Как — уже было по сути описано. Стал на выложенную базальтом площадку посреди ночной равнины, раскинул руки, а потом одно резкое волевое усилие — и живой костёр. Это практически не опасно для окружающего. И не страшно: возжигать и тушить нас тренируют. Жгучий укол напротив сердца или резкое сжатие в районе диафрагмы — а дальше всё зависит от твоего самообладания.