Татьяна Мудрая - Доброй смерти всем вам…

Тот, кто не дорожит чужим мнением. Пожалуй, анархист, как те, кто организовал сопротивление в столице. Но явно не бунтарь. И вовсе не человек. Теперь, с глазу на глаз, Мишель поняла это куда как отчётливо.

— Сударь, кто вы? — пролепетала она. — Эльзасец или лотарингец?

— Он усмехнулся.

— Возможно, во мне задержалась и эта кровь, как многие иные. Густая германская. Тягучий британский эль. Благородное игристое вино из местных виноградников. Моё имя для братьев и сестёр — Хьярвард, но и оно не означает национальности. Только принадлежность к клану, если ты поняла.

— Вы логр? С самого начала похожий аромат, да.

— Мы называем себя диргами, у нас иное представление о своей сути и назначении, чем у вас. Я хочу удочерить твоего сына.

— Зачем вам урод? — Мишель как-то пропустила мимо ушей странное выражение.

— Он не таков, вернее — не будет таким, если о нём хорошенько позаботятся. У смертных подобное бывает куда чаще, чем у нашего с тобой народа: частицы внутри клеточного ядра делятся неверно и прилипают друг к другу не в том сочетании, которое привычно. Ты слыхала о Рудольфе Вирхове и его учении или он для тебя — просто очередной бош?

— Я… я должна дать ребёнку грудь, — кое-как проговорила Мишель.

— Возможно, у меня тоже возникнет молоко — как у собаки, которой подложили чужого щенка, — хмыкнул «мсье Ламбуа». — Не беспокойся, уж мы найдём выход из положения. Тем более что нежная мамаша в тебе только что помышляла насовсем избавиться от своей почки.

— Убить птенца лучше, чем обрекать на муки, — возразила Мишель.

— Ответственная мать, право. Успокойся — никто из нас не будет подвергать это создание рискованным опытам. Мы отлично знаем, что такое кормить и ухаживать. Но поскольку и ты в этом дока… Я заберу дитя с радостью, но поставлю условие.

— Мадам говорила, что если я отдам ребёнка в сиротский приют, то возьмёт меня кормилицей: своей личной камеристке она доверяет больше, чем кому иному. Я отказалась, но…

— Они пока не нашли надёжной няньки, а их сын уже на подходе. Ты пойдёшь и согласишься.

— У меня другое молоко! Мсье Ламб…Мсье Хярв…

— Я знаю, — он кивнул. — Лишь оттого ты и воспротивилась. Это было недальновидно. Скажешь, что твоя девочка родилась мёртвой: так надёжнее и меньше вранья.

— Потому что девочки не было и никто не спросит, почему я её не навещаю.

— Разве что могилку единожды в год. Мы это устроим, — Хьярвард кивнул снова.

— Но зачем и как…

— Ручаюсь, у тебя хватит жидкости, если ты по-прежнему будешь подсасывать у людей. Розоватый цвет молока объяснишь тем, что дитя жадное и сильное, чуть соски тебе не отрывает. Кусается — у него рано прорежутся зубки.

— Но…

— Пока мы здесь, вы с малюткой Полем будете наносить визиты его молочному брату Трюггви. Я думаю, именно таково будет его истинное прозвание: возможно, я даже признаюсь кое-кому, что он — твоё кровное дитя. Месяца через три, когда он выровняется. Это чтобы мадам вошла в понятие, а месье не ревновал — или наоборот, а? И тоже, дай Бог, приложу усилия к воспитанию обоих детей. В старинном смысле: вскормлению или пропитанию.

— Не поняла, — обречённо вздохнула она.

— Молоко дирга может быть своеобразным источником Иппокрены. Игры творческих начал в смертном человеке. И твоё, и в куда большей степени моё. Видишь ли…

Хьяр помедлил.

— Видишь ли, лет сто назад я задолжал миру поэта.

Дома у нас живётся очень весело. Птички-почки щебечут во всех укромных закоулках, клюют поклёвку и гадят на лету. На слух, вкус и запах даже приятно: не то что человечье гавканье. Сестра-мамуля Рун режет, перелицовывает и штопает всё подряд, что подвернётся под хирургические ножницы с иголками. Дедуля Хьяр на вполне законных основаниях что ни день шпилит лапочку Трюггви в нетопленой — на британский манер — спаленке. Типа для закалки: греются одним совместным пылом. Они даже типа повенчаны — не в правоверной Стекольне, ясное соло: в Швицерланде, штадт Генова. Веяние времени, вещает наш дедусь. Умора слышать такое от перса, зацикленного на проблемах вечности. «Смерть — оборотная сторона жизни. Лишь изведав её, понимаешь, что, собственно, нет обеих: существует лишь одно прекрасно-изменчивое Бытие», — такие заявы я слышу поминутно. Но! Не в критические дни заказа и той мерзкой недели, которая следует за ними.

Трюг, при всех своих мозговёртных умениях и патологической гениальности, характером ещё больший мальчишка, чем я. Или лучше сказать «девчонка»? Говорит, в детстве, лет этак до пятнадцати, его наряжали в короткие платья с кружевными панталончиками: пока дедуле Хьяру не стало западло играть в отцы-матери из-за игры совсем иных гормонов. В общем, мне на днях исполняется восемнадцать, Трюгу давно перевалило за сотню, а иногда гонит такой наив, что прям уши обвисают вялыми лоскутками. Судьбоносная роль, санитары Вселенной, правая рука света и левая рука тьмы и далее по списку. Это при том, что после посвящения он едва дотронулся до полусотни смертников.

А что мы так долго живём, потому что заимствуем чужое, — об этом все семейные члены молчок молчком. Ты времени заложник у вечности в плену. Жизненная сила, которую дирги отбирают у наших страдальцев, очень даже конкретно переходит к ним самим. Дед бы сказал «страдников» и «без изъятья», мама фыркнула бы на мою «хилософию», сказав, что это ненаучно. Различная прочность клеточных оболочек, иное строение ядра, немного другой геном. (Другой в самом главном, между прочим.) Добавила бы нечто про сосуществование, искупление, свободный выбор и такую-сякую лабуду.

Но факт остаётся тем же фактом. До совершеннолетия никто из диргов не причащается чужой крови — но хиляет по городскому асфальту и сельской грунтовке самым распрекрасным образом. Растёт и мужает, как бурьян в перегное. Возможно, пользуется теми калориями, что накоплены предками, а может быть и нет. Но вот когда произойдет это самое — мигом перестаёт меняться. Двуногий консерв. Прекрасный духом и телом зомбак. Как-то не очень это вызывает симпатии, верно?

По крайней мере у меня.

Не слыхала ни об одном дирге, у которого бы получилось самовыпилиться из реальности. Который хотя бы попробовал. (Не слыхала — значит, нету или как?)

Я хочу быть первой. Эксперимент — святое дело. Не принимать лекарств, продлевающих жизнь, плавно скользить в зрелость, старость и дряхлоту. По меркам человеков — это не суицид, а совершенно естественный процесс. Только когда вы заболеете, вы оцените здоровый образ жизни. Лишь когда умрёте, можно будет стопроцентно догадаться, что вы жили. Большинство людей прозябает с отчётливым ощущением, что окружающее до смерти им надоело. Я вот-вот присоединюсь к большинству. Наши вечные старцы — такие зануды! Ждать, пока тебе исполнится двадцать лет, а до того — губки в ниточку, ротик — на молнию, зубки на полке, язык на привязи.