Татьяна Мудрая - Паладины госпожи Франки

— Тезка, в Лэн-Дархан ездят посуху!

В Лэне был дым и пепел, и следы войны на дорогах. К моему удивлению, Яхья относился к этому невозмутимо, почти как к задаче, которую ему предстоит решить. Ни он, ни Франка почти не общались со мной: я был ослушник, который ехал хотя и в одном отряде с ними, но своею вольной волей.

Лэн-Дархан стоял в руинах минувшей и нынешней междоусобиц. Где тут мог расположиться Саир-шах — уму непостижимо. Нас поселили на окраине, в нескольких полуподземных каморках, по всей видимости, составлявших одно целое с древней стеной цитадели. Без большой чести, которую нам всё же могли бы оказать как свите посланника, невольным союзникам, друзьям Яхьи, по крайней мере.

— Этажом ниже находятся гораздо более обширные помещения, — рассуждал он вечером, утискиваясь на ночлег рядом со мною. — Но, к счастью для всех нас и в первую очередь для матушки, вход в них засыпан.

Он перенял у Франки и ее сердечность, и тот особый юмор, когда человек трунит над собою и своею смертью и болью, но у него это выходило беззубым. Уж Яхья-то был почетный гость, обретенный наследник! На следующее утро прибыла сановная делегация, разодетая в пух и прах (тончайшее ангорское руно и бренные золото, серебро и самоцветы), чтобы с великими почестями забрать его с собой.

Остальные ждали еще порядочно: взятки давать мы побрезговали, да и госпожа наша, я думаю, не хотела подгонять судьбу. Недели через полторы явились и за нами: Франкой, двумя ее девами, для почета, и мной. Хотя я вроде бы снова навязался.

Тюркские воины и аристократы, все в торжественно-черном (кафтаны), священно-зеленом (чалмы) и почти траурно-белом (шапочки, расшитые переливчатыми узорами) привычно лавировали между глыб и малых булыжников. Мы то и дело спотыкались на высоких каблуках, и платье наше припорашивало пылью. Зато на расчищенной и выглаженной площади нас встретил целый палаточный городок. Посреди темных шкур и выгоревших тряпок горделиво возвышался зеленый шелковый шатер — цель наших странствий.

У самого входа меня было не пожелали впустить, но послышался быстрый шепот: «Брат… Франкис». И под шумок я тоже скользнул за шатровую полу.

Там мне показалось очень прохладно и — будто внутри яблока или в сердцевине весенней рощи: прохладно, тенисто и благоуханно. Множество (как мне почудилось) народа сидело, скрестив ноги, на расцвеченной ворсистыми черно-бело-алыми узорами земле. А с дальнего от нас конца ковра испытующе и с гневом воззрились на женщин и меня орлиные очи громоздкого длиннобородого и величавого старика. Левая рука его (хм, я ведь вроде слыщал, что у муслимов она считается нечистой) сжимала жезл со сверкающими камнями, перевитый серебряной нитью. Правая была отрезана по самый локоть, и именно с этой стороны пребывал, как защита и опора, наш Яхья, разнаряженный, как храмовый идол.

Мы самую малость помешкали, озираясь и прикидывая, что к чему, а потом вослед за нашей Франкой дружно повалились на пятки.

— Могучий Саир-шах, владыка Южного Лэна! Я, Франка Гэдойнская, и мои подруги, и Френсис-Идрис, англичанин, явились с твоей верительной грамотой, чтобы говорить с тобой о судьбах Северного Лэна и его земель.

— Я и так держу эти земли в единственной своей руке, — надменно ответил он. — А тебе, женщина, я не дал бы охранной грамоты, если бы знал, что это ты придешь от имени англов, охотница в чужих землях, любительница расточать чужое добро. Но ты неприкасаема по моему упущению. Я дам тебе и твои спутникам отпускное письмо — уходите невредимыми!

— Шах, о той своей бумаге, что уже дал, — не жалей. Я верну ее обратно, как только ты позволишь мне высказаться и объяснить, с чем я послана.

— Так говори, упрямая Франка.

— Вот я перед тобой — такая, какая я есть, — начала она удивительным, звенящим и чистым голосом, будто не здесь и не с ним, и не она вовсе говорила. — Я ушла тогда из-под твоей руки, шах.

— Когда ни меня, ни моего шахства, ни моей руки уже не было в Лэн-Дархане, — ответил он вполголоса и как-то брюзгливо.

— Я торговала твоими женами.

— И по такой цене, не пойму, — слишком низкой или слишком высокой, — что я так и не сумел выкупить их обратно.

— Свой залог, который оказался для тебя негоден и тебе неугоден, я забрала назад и сделала из него то, чего он достоин.

Он промолчал. Нечто мелькнуло в глазах обоих — тайна или сговор?

— Взяла твоего сына мусульманином, а возвращаю христианином, и еще женатым.

Саир-шах приподнял бровь:

— Знаю. Но ты не поколебала его веры в то, что Мухаммад — да благословит его Аллах и да приветствует! — печать пророков, так что он как был, так и остается в законе, начертанном в Авраамовых свитках, который и есть ислам. А поливание водой — что же, это пригодится ему в тех владениях, которые я ему завоюю.

Яхья шевельнулся, мне кажется, пытаясь возразить или добавить нечто. Однако Франка продолжала:

— Через меня вышло на волю страшное тайное оружие гябров.

— И этим ты помогла моей победе. Меньше крови было пролито ради нее, что всегда благо. Ну, ты назвала все вины, что стоят между мною и тобой? Тогда я добавлю еще кое-что. Ты и твой герцог отняли у англов деньги, которые были моими по праву, и удержали у себя.

— Да, — четко произнесла она. — Чтобы ты не потратил их на войну с Алпамутом, а твой сын вложил их в дело мира. Смотри! Я возвращаю тебе ту грамоту, что меня защищает, вместе с другой, где описано, чего мы хотим для Горной Страны и Лэн-Дархана.

Шах бросил взгляд на листы, которые один из его придворных взял из ее руки и подал ему: один скомкал, другой мельком прочел.

— Значит, теперь, Франка, ты беззащитна и я могу сделать с тобой всё, что хочу?

— Всё, чего ты хочешь, Саир-шах.

— Тогда я жалую тебя своей рабыней… коли уж ты так навязываешься. Впрочем, если ты примешь нашу веру, я вынужден буду сохранить или вернуть тебе свободу, да еще и одарить тебя.

— Ты говоришь недолжное, шах. Вера — это судьба. Небо не меняют на землю и Бога — на мирские блага.

— Что же. Я велю проткнуть тебе ухо в знак вечной подвластности мне и той силе, что за мною стоит.

Подошел человек с шилом и какой-то коробочкой в руке. Проткнул ей мочку (крови я не видел, хотя подобрался почти на один уровень с нею) и тотчас же вдел нечто блестящее, в форме крошечного веера.

— Смотрите все! Вот герцогиня Гэдойнская и жена своего мужа, вся в моей власти. Скажу молчать — молчит, велю заговорить — заговорит. А теперь скажи всем то, что я узнал из письма твоего герцога.

— Мы даем твоему сыну Яхье-Иоанну-Юханне богатство, что поднимет из руин Лэн-Дархан и создаст новый Лэн, город, свободный от податей и открытый для всех: мусульман, христиан, всё равно — католиков или кальвинистов, евреев, гябров — и всех одинаково. Со стенами из лэнского кремня, звонницей из эркской бронзы. Чтобы ставили его северные и южные мастера каменных дел. И пусть обойдут его оба — и епископ, и шейх-уль-ислам, чтобы замкнуть его от злых сил двойным замком, и чтобы стоять ему вечно — городу Яхьи, сына сердца моего!