Татьяна Мудрая - Карнавальная месса

Сейчас как никогда раньше я чувствовал, какая это гадость — быть под колпаком. Дома чистенькие до неестественности, деревья зелены до оскомины, а человеческие лица похожи, как две симметричные половинки одного пухлого подекса. И хотя мои приключения повышибли из меня тягу к спиртному, ходить по здешним улицам всухую было выше всяких сил. Неизжитой атавизм моих обезьяньих предков с силой толкал меня к жидкому вегетарианству. Тем более, что и кормиться тоже надо — и мне, и Агнии — а старые запасы за время путешествия испарились. Дюрре, что ли, скормили мои новые братья и сестры…

Ну, собакины интересы я соблюл мигом: набил полную сумку собачьими консервами. Не ахти что, наша принцесса успела разбаловаться на натуральном питании, но пусть привыкает. Снес в машину, одну жестянку вскрыл, нагрузил ей полную миску чего-то там курино-индюшечьего, чмокнул в носик и снова улетучился.

На меня наехала ресторанная вывеска, и я решил осчастливить собой заведение. Швейцар покосился на мои пышные патлы и задрипанные штаны, но когда я щелкнул его по генеральскому погону со шнуром свернутой купюрой особо крупного размера, догадался, что так ходить — самый шик сезона и причуда миллионеров. В тумане за его спиной блистала роскошь: пианола, дубовые столы, неподъемные стулья, холщовые скатерти с неотстиранными буро-красными пятнами — суровая простота дикого юга, как раз под мои джинсы. Еще тут в стене были широкие полуовальные просветы на волю, целая аркада, пробитая в диком камне бутафорской кладки, и это помогло мне утвердиться в выборе.

Подкатил метрдотель:

— Простите, все места зарезервированы. Ожидается съезд…

Дальнейшее было неразборчиво, потому что я применил к его ротику почти тот же метод, что и к швейцарскому аксельбанту. Он не врал: мебель начали группировать к центру, над этим в поте лица трудились все местные вышибалы, и только поэтому я проник так далеко вовнутрь, как привратнику не думалось.

— Мне бы чего-нибудь съестного на один зуб и графинчик холодного чая, дорогой мэтр, — говорю я и показываю ему уголок третьей бумажки. А что с ними, такой уймой, еще делать? У Дэна и компании в два счета потеряешь последний навык. — И любой закуток, хоть на кухне.

— Я правду говорю, уважаемый, — покачал он прической, — эти персоны посторонних не выносят.

— Так ведь и я тоже, мэтр, — я улыбнулся, распахнул пошире мои глаза (они у меня чистейшие, как у младенца, и наивные) — и прямиком к нише, где за портьерой находился некий потаенный столик на две персоны.

— Ну хорошо, я велю вас обслужить, только справляйтесь побыстрее, — процедил он мне в спину и потрусил решать свои проблемы.

Мне мигом забросили ложки-вилки-ножи, хлеб и две разнофасонных рюмки, сосуд с чем-то бархатисто-коричневым и подносик, где каждая закусь мирно сосуществовала в отдельной ячейке. Последнее вроде бы называлось менажницей. Я быстренько опрокинул (увы, то был не коньяк и даже не бренди, на что я намекал, а нечто куда более гвоздодерное и горлопанистое) и заел салатом. Только собрался повторить и улетучиться, как начали прибывать гости.

Смахивало это на свадебный сговор, большой и бестолковый. Женщины были все поголовно в белом, мужчины — в белом с бордовыми отворотами, военизированные элементы — в чудных коротких накидушках красного цвета и со шпагами. Кишмя кишели береты, шарфики, пояса отделочного тона, распашонки и трико, свитера до колен и юбки в пол, смокинги и шальвары — доминирующего. Этакое если не сии стены, то я видел впервые.

— Теперь, умоляю вас, сидите смирно до конца, — пробормотал метрдотель, мимолетом хапая очередную большую деньгу, — и ждите, может быть, я сумею вас вывести как сотрудника.

Снаружи царило возбуждение и толкучка, беспорядочный гул голосов, по преимуществу молодых. Будто сыгрывался оркестр, не зная, какую пьесу ему предложат исполнить — за здравие или упокой. Столы засверкали узкими бутылками и шеренгой хрусталя, в плоских вазах горой вздымались всякие нездешние фрукты и овощи; народ уже слегка поддал и ковырялся в закусках, ожидая скорого явления то ли жаркого, то ли своего идейного вождя. Сделалось пестро, шумно, душновато и тесновато, и кое-кто, по преимуществу дамы, косился на посадочное место рядом со мной.

Вдруг откуда-то с левого фланга возник пухловатый дяденька с мясистым носом и веселыми, добрыми глазами: один желто-зеленый, другой — зеленовато-серый в карюю крапинку.

— Простите, я составлю вам компанию. Для пожилого человека там не совсем неуютная атмосфера. Так не возражаете?

— Я качнул головой, малость потяжелевшей. Он тотчас притащил свою тарелку, до краев набитую всякой снедью (похоже, что кормился он до того а-ля фуршет) и — о ужас! — альбомчик наподобие старинного дамского кипсека.

— Люблю зарисовывать товарищей по партии, — успокоил он меня. — Дружеские шаржи, знаете. Всем смешно, но, к сожалению, не тогда, когда смотрят через плечо.

Он, в самом деле, набрасывал на полупрозрачной бумаге какие-то силуэты, заполняя один и тот же листок: оторви от липкого основания — всё сотрется. Я наблюдал с пьяноватым интересом.

— Вы, никак, художник.

— Можно и так назвать, — ответил он, растушевывая свою очередную эфемериду и только что не лижа себе языком нос от усердия. Я наполнил обе своих рюмки и придвинул к нему девственницу:

— Двинем за знакомство?

Он поднял голову и оценивающе посмотрел на уровень спиртного. Графин был пуст, а его рюмка получила несколько большую дозу, чем моя — я ведь человек щедрый и справедливый.

— Вот этого ни мне, ни вам не надо. Руки трястись начнут, — он вынул из бутоньерки ромашку и опустил его в мой стопарик.

— Кто вы, чтобы мною командовать? — спросил я более-менее мирно.

— Бог мой, да почти никто, господин Джошуа! Но ведь любой пожалел бы, глядя, как редкая птица, десантник со знанием шао-доу и древних семитских наречий, так бездарно спивается. Вы же всенародное достояние, милый мой… Только не реагируйте на мои слова банально, по принципу «ща как врежу», прошу вас. Люди кругом, и вооруженные.

Его краснобайство, информированность и любезный тон задержали бы меня не дольше, чем красно-белые экстремисты обоих полов: аркада была без стекол и просвистывалась вольным ветром насквозь. Но я успел оценить компанию: кое-какие физиономии выглядели нестандартно и держались так же, и это вселило в меня смутные мечтания.

— Вы — те, кто приходит днем?

— Нет, скорее нас можно назвать теми, кто является ночью, — ответил он, слегка недоумевая. — О, мы, конечно, не призраки, а люди из крови и плоти, хотя так же небезвредны для кое-кого.

— Сквозит от вас в куполе, — ответил я бессвязно. — И что вы еще обо мне знаете?