Максим Огнев - Пой, Менестрель!

В основу пьесы легло вычитанное грамотеем Овайлем в хрониках славного города Арча сказание об оборотне.

— Конечно, пришлось потрудиться, переделать, — заметил Овайль перед началом представления; заметил как бы между прочим, со скромным достоинством давая понять, что автором пьесы является он сам.

На подмостках стояли двое. Охотник — как окрестила Плясунья персонаж в зеленом одеянии, с луком за плечами и колчаном у пояса. Второй — в темном плаще, безоружный — походил на работника с богатого двора. Как поняла Плясунья, они случайно встретились в лесу и теперь брели вместе по дороге, обмениваясь новостями.

— Кого я только за это время не повидал, — говорил работник, ходивший из деревни в деревню в поисках новых хозяев. — Сначала у пастухов ютился. Отродясь подобных грязнуль и оборванцев не знал. С ними и сидеть-то рядом противно…

Охотник взглянул на попутчика удивленно и неодобрительно.

— Они тебя кормили, — сдержанно промолвил он.

— Подумаешь, велика заслуга. Стадо чужое — чего молока не надоить?

— И хлебом, верно, делились?

— У них лишний был, сами говорили.

— У пастухов? Лишний? Ой ли? Могли сами съесть, а не чужаку отдавать. По доброте делились.

— Потом рыцарей встретил. День с ними путешествовал, едва выдержал. Одно знали — доблестью хвалиться. А в лес въехали — примолкли, по сторонам поглядывали да при малейшем шорохе за мечи хватались. Стоило про оборотня упомянуть, трястись начинали — доспехи звенели.

— Все же они взяли тебя под защиту.

Работник фыркнул:

— Нуждался я в их защите! Сами позвали — чтоб было перед кем покрасоваться.

— Конечно, — усмехнулся охотник. — Забот не хватало — такую обузу с собой тащить. Тебя пожалели.

— А монахи… — начал работник. — Скряги из скряг.

И пошел, и пошел. О ком бы ни упоминал, с языка срывалась одна брань. Те — трусы, а те — лжецы; те — простаки, а те — хитрецы…

Ярко полыхал добрый десяток факелов; в круг света попадали не только подмостки, но и шершавые стволы вплотную подступавших деревьев, внимательные лица зрителей.

Плясунья воздала Овайлю должное. Его актеры были превосходны. Работник не только хаял встречных, но еще и передразнивал их весьма умело. Сумел передать старческое дрожание рук пастуха, отломившего хлеб; затвердевшие на рукояти меча пальцы рыцаря. Ловко изобразил утиную, вперевалочку, походку дородного монаха.

Плясунья не выдержала, засмеялась, и из зрительских рядов плеснул смех, но вскоре смолк. Кривлянье работника становилось все безобразнее, речь все грубее.

Флейтист толкнул локтем Плясунью:

— Вылитый Шорк!

Она обернулась и закивала. Поежилась, вспомнив, какой ненавистью обдал их Шорк перед уходом. Казалось бы, прискучило актерское ремесло — ступай на все четыре стороны, путь свободен. Нет, Шорк повел себя так, словно само существование актерского ремесла являлось для него смертельной обидой. И они, хранящие верность призванию, — смертельными врагами. Каких только гадостей он не нашептывал им друг о друге и каких только оскорблений не бросил в лицо. Плясунья тогда долго дивилась: если и впрямь думал о них подобное, как мог прожить бок о бок несколько лет? И как вообще мог жить человек, имея вместо сердца клубок червей?

Тот же вопрос занимал в пьесе и охотника.

— Слушай, нельзя же так! — воскликнул он, обращаясь к спутнику. — Как ты живешь, если для тебя весь мир черной краской вымазан? Ни о ком доброго слова. Не по-человечески это. Не по-человечески…

И спутник его преобразился. Темный плащ упал с плеч. В свете факелов заблестел обтягивающий тело волчий мех. Руки, спрятанные под плащом, метнулись к горлу охотника. Сверкнули длинные когти. Охотник выхватил их колчана стрелу, и по тому, как заблистал ее наконечник, зрители поняли, что изготовлена стрела была из чистого серебра. С такой только и ходят на оборотня. Оборотень бросился прочь. Охотник — за ним. Под одобрительные крики зрителей они исчезли с подмостков.

Следующее действие происходило в королевском замке. Облаченный в пурпур монарх восседал на троне. Монарх заговорил, и голос его был глубок и грозен. Да только, странное дело, речи его казались прямым повторением речей оборотня. Для него тоже не существовало на свете добрых людей. О ком бы монарх ни упоминал, чувствовалось — человек ему глубоко ненавистен. Точь-в-точь подражая манерам оборотня и его словам, осыпал король бранью своих приближенных. Речи его становились все разнузданнее. А когда не хватило слов, на помощь пришли жесты — дикие, яростные. Он гримасничал и дергался, словно в корчах.

И вдруг за спиной его выросла черная тень. Казалось, она повторяет движения монарха. Приглядевшись, Плясунья поняла, что все происходит наоборот. Монарх, сам того не замечая, повторял безобразные, хищные жесты тени. Холодок пробежал по спине Плясуньи.

Слишком много знала она об актерском ремесле, чтобы счесть зрелище пустым развлечением. Мол, то, что происходит в сказочном королевстве, нас не касается. Давно усвоила: если пьеса действительно хороша, сказанное в ней будет верно для любых времен и народов.

Неужели Артур превратился в существо, ненавидящее всех и вся? Неужто за его спиной выросла черная тень? Так что же будет с остальными людьми? Если опасна одна встреча с оборотнем, что случится, если оборотень окажется правителем целого королевства? Что произойдет в этом королевстве? И Плясунья сама себе ответила. Сведут леса под корень. Разорят крестьян и ремесленников. По дорогам побредут толпы нищих. Торговцы набьют мешки золотом. Потянутся к небесам стены и башни замков приспешников оборотня. В городах воссядут чужеземные наместники, верша свой суд и управу. Перессорятся владетельные сеньоры, разорвут на клочки королевство. Но хуже всего другое. Народ, признавший над собой власть оборотня, станет поклоняться тому, чему поклоняется оборотень. Ценить то, что ценит оборотень. Старая, много раз повторенная истина. Тот, кто деньгами и властью дорожит больше, нежели свободой и призванием, рано или поздно сам превратится в оборотня.

«И Артур… Нет!» — Плясунья замотала головой. Она не хотела этому верить. Страшась посмотреть на короля на подмостках, обвела взглядом зрителей.

Во время первого действия люди смеялись и негодовали, обменивались замечаниями. Сейчас над обрывом повисла мертвая тишина. Напряженные позы, расширенные глаза. И в глазах — сквозь страх — радость. Радость понимания. Как бывает, когда кто-то другой осмеливается высказать то, что сам чувствуешь. Плясунья увидела Овайля. Сцепив пальцы, подавшись вперед, он переживал каждое слово своих актеров, каждый их жест: сумеют ли донести выстраданное?

В следующий миг тишина взорвалась криками. Из темноты прямо на зрителей ринулись черные фигуры. Они вылетали в круг факельного света, и тогда начинали блестеть доспехи. Раздавая мечами удары плашмя, стражники разгоняли толпу. Завизжали женщины. Но, перекрывая визг, чей-то молодой сильный голос закричал актерам: «Браво!» Крик подхватили. Разбегаясь, увертываясь от ударов, зрители кричали: «Браво!»