Максим Огнев - Пой, Менестрель!

Земляк присвистнул и торопливо переложил кожаный кошель за пазуху.

Тут к нему подскочил маленький вертлявый человечек с бегающими черными глазками и предложил купить всю пшеницу. Разом.

Крестьянин привез две телеги пшеницы и такому предложению обрадовался. Чем весь день самому стоять, да еще продашь или нет… Ну в деньгах немного потеряешь, зато хлопот меньше.

— И сколько предложишь?

Когда перекупщик назвал цену, крестьянин озадаченно поскреб затылок. То ли он туговат на ухо стал, то ли торговец шутит?

— Сколько-сколько?

Тот повторил. Лицо крестьянина налилось багрянцем.

— А ну проваливай!

Перекупщик не обиделся:

— Ты постой, подумай. С бывалыми людьми посоветуйся. Я скоро вернусь.

Крестьянин плюнул ему вслед. В это время подошел невысокий светлоглазый человек; крестьянин узнал его тотчас: в прошлом году их возы стояли рядом на ярмарке.

— Нет, ты только послушай… — возмущенно начал крестьянин.

— Не кричи. — Светлоглазый говорил шепотом и как-то странно оглядываясь.

— А что такое? — Крестьянин невольно понизил голос.

— У тебя зерно хотят купить? Соглашайся.

— Да ты что! — завопил крестьянин. — По такой цене!

— Тише, — сердито буркнул сзетлоглазый. — Не вздумай артачиться. Дядю моего помнишь? Упрям был не в меру. Убили. А соседа, спасибо, добрые люди подобрали, водой отлили, травы приложили. Может, выживет.

— Куда же стражники смотрели? — ужаснулся крестьянин.

— Стражники с ними в сговоре. Сам видел, как кошель из рук в руки передавали. Лучше не спорь. Предлагают — продай.

— Да я в Милип поеду…

— Думаешь, там другие порядки?

— В Милип, — засмеялся невысокий человечек, судя по выговору из северных селений. Он пересчитывал на ладони монеты и прислушивался к разговору. — Разориться хочешь? Попробуй добраться до Милипа! Дороги чуть не через каждую милю рогатками перегорожены. Надо проехать? Плати.

— Погоди, — не понял крестьянин. — Мы уже платили налог на дороги.

— Так то королю, а теперь каждый лорд требует.

— По закону… — попытался возразить крестьянин.

— Мало ли что по закону. — Северянин высыпал монеты в кошель. Встряхнул, прислушался, как звенит. Вздохнул: не много заработал. — У них сила.

— Это не все, — подхватил светлоглазый. — Я пока из Дубравья добрался — намучался! Заплатил, миновал рогатки. И тут, откуда ни возьмись, подлетают дюжие молодцы на добрых конях. Опять плати!

— Надо лорду пожаловаться, — заикнулся было крестьянин.

Собеседники его дружно расхохотались.

— Поди пожалуйся! Эти молодцы денег не требуют. Сам отсыплешь им монет, да еще умолять станешь, чтобы взяли.

— Почему?

— Они тебя остановят, объяснят: мол, оборотня ищут. Если не сообразишь вовремя завязки кошелька распустить, то в поисках этого самого оборотня так твое добро разворошат — мало что уцелеет.

— Ну что, надумал? — Как из-под земли вырос перекупщик.

Крестьянин махнул рукой и согласился. Едва деньги были отсчитаны, подскочил сборщик налогов, потребовал выплатить положенное. Глядя на оставшиеся гроши, крестьянин уныло раздумывал, что коня купить не сумеет.

Жена его, все это время робко стоявшая рядом, расплакалась.

— Пойдем, — сказал крестьянин, — хоть взглянем на ярмарку.

Покружив полдня по ярмарке, он понял, почему собрат уехал с пустыми руками. Товаров и впрямь было много. Да что проку крестьянину в таких товарах? Ну зачем ему бархазские благовония? Все эти дорогие ароматы для господского замка… Замок-то на всю округу один, а возле замка десятки селений, где приходится думать о хлебе… Неужели жена его пойдет в поле в одежде, привезенной из Лильтере, даром что глаза у нее разгорелись. Одежда эта как молодой бычок стоит. Витые подсвечники и зеркала в резных рамах хороши, спору нет, но для кого они? Только для богатых… Расшитых серебром седел — хоть отбавляй, а простой упряжи для крестьянской лошаденки не найти. Никто не делает: мол, слишком дешево стоит!

Но когда крестьянин увидел, по какой цене продают его зерно на ярмарке, — онемел от ярости. Это что же? Он год надрывался, а перекупщик получит вдесятеро больше?!

Потом ему стало страшно. Почем же станут отпускать в лавках муку, изготовленную из этого зерна? Кто сможет купить булочку из такой муки?

Теперь он понял, почему торг полнился каралдорскими и бархазскими лакомствами. Лишь несколько простаков, вроде него, привезли свое зерно, да с десяток женщин продавали молоко, творог, сыр. Словно по всему королевству разом перестали сеять и жать. Еще бы! Он тоже теперь умнее будет. Поле вспашет — чтоб самому хватило… А на продажу — за такие гроши — охота была надрываться! Что налоги не съедят — воры отнимут!

Жена устала и проголодалась, и у самого живот подвело. Разных булочек, лепешек, овощей, жареного мяса продавалось вдосталь. Крестьянин попробовал прицениться, но только безнадежно рукой махнул. Это в былые времена, уезжая с ярмарки, пояса распускали — и одного лакомства успевали отведать, и другого, и пятого, и десятого… А сейчас… Смешно отдать за пару лепешек и жареную рыбешку половину жалкой выручки.

— До дома потерпишь, — строго сказал он жене.

Так и продолжал ходить и сердиться. То и дело тревожно схватывался за грудь, проверял — на месте ли кошель. Неожиданно в одном из рядов увидел давнего своего знакомого — сапожника. Тот продавал расшитые бисером головные уборы. Разумеется, привезенные из Лильтере.

— Сколько же такая красота стоит? — не удержался крестьянин.

Сапожник сообщил, что, конечно, старому другу отдаст почти даром. И назвал несусветную цену. Крестьянин ощущал, как цепко пальцы жены обхватили его локоть, потому не ушел сразу. Только нахмурился, припомнив, как в голодный год подкармливал семью сапожника.

— Что же ты, ремесло свое совсем забросил? — спросил он.

— Мало я спину гнул? — откликнулся словоохотливый торговец. — День целый сидишь, надрываешься, весь кожей провоняешь, грязь в руки въестся — не отмыть. И что получаешь? Того гляди, ноги с голоду протянешь… А теперь? Два убора продам… — И он сделал жест, означавший: летать буду вольной птицей.

— Жаль, — сказал крестьянин, — башмаки ты славные мастерил. Соседские сорванцы как раз подросли, надеялись, ты их обуешь.

Сапожник развеселился:

— Ну, платили бы мне за башмаки золотом…

Крестьянин покачал головой:

— Ты бы нашел, где платят еще больше. Если все равно, чем заниматься…

Сапожник перестал улыбаться.

— А ты давай трудись от рассвета до заката. Не досыпай, не доедай, исходи потом… Ты же вот стоишь, наряд своей жене купить не можешь, детей гостинцами не порадуешь…

Крестьянин молчал. Он думал в тот миг о льнущих к руке тяжелых золотых колосьях, о клочке земли, на котором трудились еще его дед и прадед. Он знал каждую неровность почвы, помнил, как впервые разминал в руке теплый ком земли. Эта земля была настоящей. Вечной. Он уйдет, а земля останется. Будет вновь укрываться снегом, дышать, принимать семена… И тот, кто польет ее своим потом и придет снять урожай, невольно вспомнит его, нынешнего, как вспоминает он своих предков. И связь между ними не прервется. Эта земля — дорога в прошлое и будущее. Разве могут открыть подобную дорогу бархазские побрякушки? Ну а чтобы соседушка не слишком задавался…