Кэйтлин Свит - Узор из шрамов

Я задыхалась, лежа на полу лицом вниз. Мне было так больно, что я почти желала, чтобы ничто вернулось. Столько звуков: воркование Уджи, шорох зерен, стук дверцы шкафа — все это слишком близкое и большое, оно распухает в моей голове. Единственное, чего у меня нет, это зрения.

Орло поднял меня. Я чувствовала мышцы его рук, грудную клетку, и когда он произнес мое имя, я ощутила это внутри себя, как удар барабана. Он пах вином и солью. Он понес меня, и я подумала, что от этой качки меня стошнит, но этого не произошло. Он уложил меня в кровать, мучительно мягкую, мясистую, где я тонула. Я метнулась раз, другой, и он схватил меня за запястья. Его дыхание коснулось моего лица.

— Я ослепла, — прошептала или закричала я.

— Ненадолго. Вот, выпей. — Холодная глиняная посуда, вода льется внутрь, новое мучение. — А теперь спи. — Его руки и дыхание исчезли. Заскрипела кровать — он встал. — У тебя хорошо получилось, Нола.

«Хорошо? — подумала я. — Хорошо? Я ничего не видела, в буквальном смысле ничего, и теперь все мои кости переломаны, я слепа, как Лаэдон, но раз уж у меня получилось (а ты, конечно, в этом разбираешься), то ладно, я посплю»…

И я заснула. А на следующее утро у меня начались месячные.

Девушки в борделе говорили о них постоянно. «Это так ужасно. В начале у меня так болит голова, что аж тошнит». «Не ищи Махелли. Она в постели, пролежит еще пару дней. Хорошо хоть зелье сработало, а то она боялась, что не поможет». Или: " Я завернулась в горячую ткань, но боль так и не прошла». Я завидовала их общим жалобам, хотя боялась понять их. И я не ожидала, что мои месячные наступят так незаметно.

Конечно, меня отвлекали другие вещи. В голове пульсировало, мышцы болели, солнечный свет резал глаза, а вернувшееся зрение было мутным от слез. Лежа в постели, я сгибала пальцы и шевелила руками. Я осматривала комнату, стремясь увидеть как можно больше, хотя слепота была кратковременной. Все выглядело бледнее обычного, но волнистые черные линии исчезли, а цвета были правильными. «Может, худшее я проспала», думала я. В конце концов, сейчас был день, а Орло привел меня к Лаэдону после заката.

Я страшно проголодалась. У кровати стоял поднос; я увидела его, когда села, медленно и неуклюже, как старая развалина. Лимонад, рулет с изюмом, маринованная рыба. Рыба была невероятно вкусной — съев ее, я вылизала всю тарелку.

Еда меня взбодрила. Закончив, я посмотрела на листья и небеса. Окна были открыты, теплый ветер шевелил мои волосы и рукава рубашки. Немного внешнего мира, проникающего сквозь металлическую решетку.

«Лаэдон», подумала я. Теперь, когда есть больше не хотелось, и никакие неудобства не отвлекали, я все вспомнила. Это было как трогать синяк: вдоль края и к центру, чтобы понять, где болит. Сейчас, при свете солнца, я знала, что болеть должно. Игранзи никогда бы не позволила мне пролить кровь ради прорицания. Она бы рассказала о Видении на крови, только чтобы предостеречь. И все же, когда я вспомнила о ноже в своей руке и о том, как текла кровь Лаэдона, на моем лице возникла улыбка. (Мне даже в голову не пришло пойти и проверить, как он).

Поднимаясь, я на краткий миг потеряла равновесие и нагнулась над постелью, ожидая, когда головокружение исчезнет. Только я собралась выпрямиться, как вдруг увидела на простыне пятно, коричневое или темно-красное. Я подумала, не осталась ли на мне кровь Лаэдона, и проверила свои руки и ноги. Пятно было именно там, где я сидела. Я развернулась и ухватила подол рубашки. Ткань была синей, и кровь на ней выглядела черной.

Я вновь опустилась на кровать.

Этим вечером Орло был в ужасном настроении. Возможно, поэтому я ничего ему не сказала, хотя понимала, как это для него важно. Помню ощущение тяжести, которое тогда испытывала, помню смущение (чего не ожидала) и тоску по Игранзи. В какой-то момент, сложив несколько кухонных тряпок и засунув их в белье, я даже подумала о матери. Возможно, она была бы тронута моим новым статусом, может, мы бы стали ближе… Эту мысль быстро сменила другая, более рациональная: скорее, она бы принялась жаловаться на лишнюю стирку и велела не рожать детей, пока ее собственные еще младенцы.

В любом случае, я хотела, чтобы со мной была женщина. Я села рядом с Уджей, которая сегодня не выходила из клетки. Она стояла на полу и смотрела на меня, не двигаясь.

— У меня начались месячные.

Птица мигнула.

— Странно, правда? Это случилось сразу после того, как я использовала Видение на крови.

Она вновь мигнула.

— Я скучаю по Игранзи. Жаль, что ты не разговариваешь.

Уджа издала негромкое бормотание, и я засмеялась.

В тот день я не видела Лаэдона, и хотя от этого мне было легче, я чувствовала себя еще более одинокой. Возможно, поэтому я могла бы рассказать Орло все, что произошло, несмотря на смущение. Но он вошел со всей стремительностью бури и яростью грома.

— Что ты здесь делаешь? Я тебя уже пять минут ищу.

Я стояла в комнате искусств, огромном зале на первом этаже, наполненном скульптурами и картинами. (Стояла из опасений, что если я сяду, новое чистое платье испачкается). Моя рука лежала на статуе девушки примерно одного со мной возраста, одетой в такую тонкую сорочку, что казалось, будто на ней ничего нет. Мне нравилось касаться складок одежды: мраморные изгибы выглядели так, словно могли смяться в моем кулаке, как настоящий шелк.

— Извини, я…

— Никаких извинений. Мы уже потеряли кучу времени. Наверх.

Я никогда не видела его таким злым. Он был очень бледен, но на щеках краснели две полосы. Лоб блестел от пота.

Выйдя за дверь, я обернулась.

— Это Прандел?

«Может, если я его разговорю, он успокоится?»

Он уставился на меня так, словно я говорила на другом языке.

— Пран…? — Непонимание. Полное непонимание.

— Прандел, — повторила я. — Он снова от тебя сбежал?

Еще один момент непонимания, а затем Орло поднял брови и с шумом выдохнул. Как Борл.

— Ах, Прандел… конечно… Нет. Я потерял его след много недель назад.

— А, — в моем голосе сквозило разочарование. — Ты мне не сказал. Ты так долго о нем не говорил, но я думала, что ты его еще ищешь.

— Ищу, — процедил он. — Наверх, Нола. Живо.

Несмотря на то, что у меня не было мучительных болей, я испытывала слабость и медленно тащилась по лестнице в лекционную комнату. Я хотела, чтобы Орло заметил, как мне нехорошо. Надеялась, что он спросит об этом, и его забота будет сильнее гнева, но он только сказал:

— Да что с тобой такое? — и устремился по коридору впереди меня.

Я стояла, опираясь о зеркало, односложно отвечая на вопросы. Он бросал эти вопросы, словно стрелы, а Борл поглядывал на меня из-под полуприкрытых век, сидя рядом с клеткой Уджи. Вопросов было много. Я висла, ухватившись за край зеркала; ноги казались фруктовым желе, которое Рудикол делал по особым случаям.