Пол Андерсон - Миры Пола Андерсона. Т. 4. Чёлн на миллион лет

Вместе с Ханно и маленьким вооруженным отрядом он миновал невысокие горы и вышел на холмистую равнину, где лесные чащобы перемежались пашнями и пастбищами. Над местностью господствовал исполинский меловой курган, обнесенный рвом и увенчанный впадиной — естественным укрытием для местных воинов и их жилищ.

Командир воинов, уверившись в том, что путники пришли с миром, повел себя гостеприимно. Простой народ был неизменно охоч до новостей со стороны; еще бы, кругозор у большинства варваров был трогательно узок. Беседа шла с запинками и паузами, но кое-как продвигалась благодаря Ханно и человеку из Думнонии, который довел отряд до этого места. Теперь проводник запросился домой. Впрочем, сыскался местный житель со странным именем Сеговакс, вызвавшийся показать гостям нечто удивительное, причем совсем неподалеку.

Ветер, холодный и резкий, возвещал осень, срывал с деревьев пожелтевшие, побуревшие, порыжевшие листья. Однако вскоре тропа вывела на возвышенность, где деревьев почти не было. Были только трава, бесконечные просторы пожухлой травы, то освещенной тусклым солнцем, то иссеченной тенями облаков. Редкие стада овец совсем терялись в этой безбрежности. Греки шли быстрым шагом, ведя в поводу купленных в Думнонии вьючных пони. Что бы ни случилось, возвращаться на укрепленный курган они не собирались: в их распоряжении была всего одна зима, и ее вряд ли хватит на то, чтоб обследовать новые края. А к весне Пифеос хотел вернуться к своим кораблям.

Обещанное чудо раскрывалось перед ними не спеша. Поначалу казалось, что никакого чуда и нет, что местные жители считают его таковым просто за неимением лучшего. Но по мере приближения впечатление нарастало, прежде всего впечатление исполинской, неподъемной массы. За круговым, изъеденным временем земляным валом высилось тройное кольцо вертикальных камней, каждый шириной локтей в семьдесят, и самые высокие поднимались почти в три человеческих роста, а поверх них лежали горизонтально столь же мощные плиты, серые, побитые ветрами и дождями, заросшие лишайником, недоступные пониманию.

— Что это такое? — прошептал Пифеос.

— Разве ты не видел древних циклопических сооружений на юге?

Ханно был спокоен, но говорить приходилось громко, иначе голос совсем пропадал за ветром.

— Конечно, видел, но ничего подобного… Спроси его! Ханно обратился к Сеговаксу, который неотступно крутился рядом, и перевел ответ:

— Он говорит, что это построили великаны на заре мира.

— Значит, его соплеменники знают не больше нашего, — произнес грек вполголоса. — Разобьем здесь лагерь, по крайней мере до утра. Может, и выясним что-нибудь…

Особой надежды он ни на что не питал — так могла бы звучать молитва. Тем не менее весь остаток дня он посвятил наблюдениям, как на глаз, так и с помощью инструментов. Если Ханно время от времени мог ему чем-то помочь, то Сеговакс ничего полезного так и не вспомнил. Больше всего усилий Пифеос затратил на поиски точного центра сооружения, а затем на его тщательный осмотр из центра.

— Думаю, — сообщил он, — что в день летнего солнцестояния светило находится как раз над тем дальним камнем. Но я, конечно, не уверен, и мы, увы, не можем задержаться здесь, чтоб удостовериться в чем бы то ни было…

Близилась ночь. Солдаты, довольные, что выпал случай побездельничать, запалили костер, готовили еду, приводили себя в порядок. Их болтовня, а случалось, и взрывы смеха грохотали неуместно и бессмысленно. Но раз они в данную минуту не опасались нападения со стороны смертных, то уж бояться духов, которые вдруг да слоняются где-либо поблизости, им и вовсе не пристало.

Небо прояснилось, и когда воцарилась полная тьма, Пифеос вновь вышел из лагеря провести наблюдения — у него создалась привычка делать это при любой возможности. Ханно увязался за ним, прихватив с собой восковую табличку и стилус, чтобы записывать измерения. Он вполне владел чисто финикийским фокусом — писать при отсутствии света. Пифеос тоже умел читать показания инструментов пальцами, по выступам и зарубкам, — пусть такие данные не отличались идеальной точностью, но лучше такие, чем совсем никаких.

Как только костры скрывались за одним из вертикальных камней, они оставались один на один с небом. Меж замыкающих мир со всех сторон черных плоскостей просвечивали звезды, словно выглядывая из ловушки. Над головой изгибался Млечный Путь, туманная река, перечеркнутая взмахом крыл Лебедя. Лира помалкивала. Дракон свернулся спиралью, поднявшись непривычно высоко к полюсу. Час за часом нарастала стужа, и по мере того как исполинское колесо неба поворачивалось вокруг оси, мороз оседал на камнях инеем.

— Не пора ли хоть немножко поспать? — не выдержал Ханно. — Я уже начинаю забывать, на что похожа теплая постель.

— Наверное, пора, — нехотя согласился Пифеос. — Я, наверное, увидел все, что мог… — Внезапно и резко: — Но это так мало! И всегда будет мало. Наша жизнь на миллион лет короче, чем должна бы быть…

Долгое плавание на Север, вдоль все более изрезанных, опоясанных островками и рифами побережий, и вот наконец береговая линия повернула к востоку. Воды здесь были столь же неприветливыми, как и скалы, о которые разбивался прибой; корабли и не пытались подойти к ним, а с заходом солнца вытравливали якоря: лучше уж ежиться ночь напролет без огня, чем рисковать, приближаясь к неведомым утесам. На четвертый день сквозь дымку проступили желто-рыжие высоты какого-то острова. Пифеос решил не огибать остров, а идти проливом. Корабли продвигались вперед до полной темноты.

А утром, будто и не было рассвета, воздух сгустился — хоть режь ножом. За кормой мир от края до края накрыла сплошная белая пелена. Однако поднялся легкий бриз, видимость была порядка дюжины афинских стадий, и они рискнули поднять намокшие паруса. Отвесные берега острова начали уходить назад, хотя впереди по правому борту проглянула неясная темень, наверное, островок поменьше. Долетающий оттуда рев бурунов усилился до грома.

Внезапно белая стена докатилась до кораблей, ослепив их. И бриз прекратился. Мореходы почувствовали себя беспомощными. Не то что плавать в такой туман, даже слыхивать о таком никому не случалось: с середины судна не видно было ни носа, ни кормы, все потонуло в душной, клубящейся седине. Даже волны за бортом, увенчанные пеной, просматривались еле-еле. Вода оседала на снастях, то и дело срываясь вниз беспорядочными дождевыми струйками. Палубный настил лоснился от влаги, сырость тяжелила волосы, одежду и, казалось, само дыхание. Холод пробирал до костей — уж не стали ли они утопленниками прямо на палубе?

В то же время окружающее бесформие было наполнено звуками. Волнение моря нарастало, корабли дико качались, распорные балки отвечали на качку стонами. С рокотом набегали все более крутые валы, ревел недалекий прибой. Моряки ругались в голос, трубили в рога, отчаянно перекликались с друзьями на невидимых соседних судах. Пифеос, держась неподалеку от рубки, сокрушенно покачал головой и спросил, пытаясь перекрыть шум: