Сергей Карпущенко - Маска Владигора

Утром следующего дня Велигор поднялся рано. Владигор еще спал. Бывший князь Гнилого Леса тихо тронул Кудруну за плечо, та проснулась мигом, поняла, кивнула, ноги сбросила с постели. Самострел, колчан со стрелами стояли у изголовья рядом со Светозоровым мечом. Любава все видела, все поняла. Подошла к Кудруне, на колени перед нею встала и, не говоря ни слова, поцеловала обе руки ее.

По скрипучему снегу пошли к изваянию. Солнце поднималось из-за гор, играя на их заснеженных вершинах то розовыми, то голубыми, то оранжевыми всполохами. Кудруна задержала взгляд на этой красоте, которую ей больше никогда уж не суждено было увидеть, потом, ежась от морозца, сказала твердо:

— Готовь стрелу!

Велигор, луковище самострела прижав к земле, стопами придавил его. Одной рукой взялся за тетиву, стал тянуть. Сильной была рука, но согнуть толстый короткий лук стальной оказалось делом непростым. «Да неужто не натяну? — подумал с тревогой и стыдом. — Нет, нельзя не натянуть!» Посильней рванул — пошла тетива вперед, к зубцу, зацепилась за него надежно. Стрелу Велигор наложил на приклад, лапкой костяной сверху ее прижал, чтоб не свалилась, — видел часто, как управлялся с самострелом Владигор. Потом сказал Кудруне:

— Ну, готово. Теперь иди ко мне…

Край приклада к плечу приложил, стал целиться прямо в центр солнца, сказал:

— А тетиву ты спустишь, вот здесь нажмешь, — и показал на рычаг спуска.

Стояли рядом Кудруна и Велигор. Точно кончик стрелы направлен был в то место, где у каменного Владигора должно было находиться сердце, вмещавшее в себя сейчас часть души Кудруны. Мелькнула шальная мысль у Велигора: «А если промахнуться», — но поздно об этом подумал он. Пальцы Кудруны уже нажали на спуск, хлопнула тетива, стрела мгновенно превратилась в удаляющуюся точку. Расстояние до цели было таким коротким, что вслед за хлопком тотчас и звук удара раздался наконечника о песчаник…

Тотчас вскрикнула Кудруна, схватившись рукой за сердце, и, как подрубленное дровосеком тоненькое деревце, рухнула на снег.

Велигор упал на колени, рукой и крылом одновременно приподнял Кудруну, но она уже не дышала.

Поднял ее и понес, и все смотрел на ставшее строгим прекрасное лицо, но не хотелось ему плакать, спокойно и легко было почему-то на душе у него.

Он принес ее в пещеру и увидел, что там стоит русоволосый, голубоглазый мужчина, к которому прижалась плачущая Любава.

— Он уже все знает, — сказала княжна Велигору. — Я рассказала…

Владигор принял на свои руки тело Кудруны, осторожно опустил мертвую на ложе. И целый день простоял на коленях неподвижно возле нее, держа в своих руках холодную руку той, которая любила его больше жизни своей.

А на том месте, где утром Велигор стрелял в каменное изваяние, так и лежал брошенный самострел и валялись лебединые перья, а из центра солнечного круга на груди истукана, пронзенного стрелой, стекала, замерзая на морозе, струйка крови.

Погребли Кудруну на том самом месте, где стреляла она в каменное сердце истукана. Обрядили в платье богатое, нарядное, то самое, в котором вышла она недавно к Владигору, когда в беспричинной злобе корил и бранил он ее. Поднизь [14] Украшение в виде налобной сетки (прим. автора) . жемчужная лоб ей закрывала, и всем казалась живой Кудруна, когда опускали ее в могилу.

Козу молодую с козленком зарезали рядом, в ногах положили, тетерева с тетеркой — туда же, горшок с вареными кореньями поставили, с орехами горшочек. Накрыли тело шкурой козьей и засыпали землей. Холм над могилой сделали из валунов, тризну справили, и осталась лежать Кудруна, охраняемая изваянием того, кого так любила.

После погребения супруги Владигор, на которого Любава все насмотреться не могла, велел всем собираться. Судьба Синегорья звала его к стенам столицы княжества, откуда теперь никто не мог его прогнать, кроме врагов-борейцев, коварством ее занявших.

— Куда спешишь? — урезонивала его Любава. — Давай весны дождемся. В горах-то да по снегу — опасно!

— Опасно не опасно, все равно поедем! — настаивал князь синегорский. — Мешкать будем, волынить — не только Ладора лишимся, но и княжества всего. Но сперва… сперва в Лес Гнилой хочу завернуть, к дружку Бадяге…

Любава даже рот приоткрыла от изумления, а потом насмешливо спросила:

— Может статься, хочешь, чтоб и тебя девки-разбойницы в бочке вымыли, медом напоили да песню-здравицу спели?

— Может быть, — уклончиво ответил Владигор и позвал Прободея, чтобы узнать, седлают ли коней дружинники.

С великой осторожностью, держа коней под уздцы, спустились они с заснеженных, оледеневших местами предгорий к незамерзающему потоку. Путислава брод указала. Счастливо на левый берег перешли и с остановками короткими во встречающихся по дороге деревеньках поскакали на юго-запад, к Гнилому Лесу, как требовал того Владигор.

Прежде и не ведал о самом себе Бадяга Младший, что он большой охотник до еды и крепкой помывки банной. Даже странно казалось ему сейчас, когда стал он полновластным князем Гнилого Леса, что можно было прежде пренебрегать такими удовольствиями, как сытная и вкусная жратва да горячая баня с чистыми, гладко оструганными лавками, с душистыми вениками и клюквенным квасом, с девками, которые моют, чешут, щиплют тебя, хлещут с незлым остервенением по телу твоему, а ты лежишь и думаешь, как хорошо быть князем, и со скорбью вспоминаешь былое хлопотное и опасное время боевой службы какому-то князю, до которого тебе и дела-то нет и все интересы которого чужды тебе.

И во времена Велигора в лесном разбойничьем городище имелась банька, но Бадяга, во вкус войдя, решил, что его нынешним запросам эта развалюха совсем-таки не подходит, и велел дружинникам своим, давно уж ставшим его челядниками, построить новую, просторную баню, с хорошим кованым котлом. И вот за считанные дни выросла едва ль не в самой середке городища новая добротная баня, а котел для нее выковали в кузне ближайшей к городищу деревни, куда часто обращались подковать лошадей, починить оружие, доспехи.

Охая, кряхтя от наслаждения, лежал Бадяга на широкой лавке в пропаренной до густого плотного тумана бане, а три голые бабы работали над растекшимся по желтому выскобленному дереву телом «князюшки». Две из них, то и дело окуная веники в шайки с квасом, хлестали по мягким телесам Бадяги так, что листья во все стороны летели. Третья работала руками, то колотя ребрами ладоней, то шлепая ими так, что шлепки эти можно было принять за громкие хлопки пастушьего бича, то щипала, выкручивала толстую, жирную кожу. Зная, что Бадяга не видит выражения ее лица, делала она такие страшные рожи, что казалось, будто и не добра она желает господину своему, а стремится принести ему мучения.