Питер Бигл - Соната единорогов

— Джахао , — сказал Ко. — Этих никто особенно не любит.

Он шустро потопал вперед, а Джой осталась стоять, ноги вдруг отказали.

— У нее же две головы было, — крикнула она вслед сатиру. — Две головы!

— Так я ж тебе говорю, это джахао , — через плечо ответил сатир. — Поспешай, дочурка.

— Какая я тебе дочурка! — завопила Джой. — Я вообще не здешняя! Мне сейчас полагается спать в моей комнате, в моей комнате. Я не из тех мест, где водятся сатиры, двухголовые змеи и летучие твари, которые гоняются за тобой, чтобы убить, я даже не знаю кто они такие.

Она понимала, что впала в истерику, однако понимание это оставалось для нее таким же далеким, как дом.

— Что это вообще за место такое и кто играет эту музыку? Я просто хотела найти музыку, ничего больше! — она ощутила на лице слезы и вконец разъярилась, но слезы все равно продолжали капать.

Ко обернулся и еще раз без всякого выражения оглядел ее. Потом подошел и молча обнял. Рогатая голова его неловко прижалась к груди Джой, жесткие волосы на руках скребли ей кожу — в такой близи он пах еще хуже, чем Кенни Роулс, который сидел с ней на математике за одним столом. Но обнимал он ее с неподдельной нежностью, и Джой тоже обвила его спину руками и заплакала, и плакала, пока не перестала.

А когда перестала, Ко легонько оттолкнул ее и сказал:

— Это Шейра, я тебе уже говорил. Мир вроде вашего, вроде многих и многих, пролетающих один мимо другого среди звезд, — он похлопал ее по плечу. — А большего я и не знаю. Но я веду тебя туда, где тебе все расскажут.

Джой пошмыгала носом.

— Родители проснутся и решат, что я умерла. Что меня похитили, такие штуки все время случаются.

Она чуть не расплакалась снова, но сумела сдержаться.

— Хорошо, — сказала она. — Хорошо. Мы хотели повидаться с Древнейшим, так давай повидаемся. Хорошо.

Дорога, которой они шли, поднималась на холмы и спускалась с них, но все равно идти было легче, чем по лесу. Небо отливало такой густой синевой, что Джой трудно было смотреть на него: ей казалось, что если она засмотрится, то упадет вверх и застрянет в небе навеки. Она спросила Ко насчет перитонов .

— Я просто видела что-то вроде тучи, налетавшей на меня с этим их ужасным шумом. Так ни одного и не разглядела.

— Мы никогда не говорим «один перитон », — неторопливо ответил сатир. — у нас нет… нет такого представления — перитон сам по себе. Они всегда странствуют большими роями, стаями — тучами, как ты сказала, — и охотятся на все, что движется, а поймав, сжирают на месте. И ничего не оставляют, ничего — есть пословица, что перитоны съедают даже твою тень.

Джой вспомнила цепенящую тяжесть тени самих перитонов на своих плечах и слегка содрогнулась.

— Ладно, черт с ними, с перитонами , — сказала она. — Эта, как ее там, в воде, ялла , и змея о двух головах, забыла как ты ее назвал, и…

Она ахнула, потому что ослепительно ясное небо прочертила вдруг золотисто-алая молния, и Джой мгновенно поняла, что видела птицу, птицу, летевшую так быстро, что та скрылась из глаз еще до того, как Джой сообразила, что раскаленно белое клеймо в ее глазах оставлено красотой в чистом виде.

— И вот это, это! — завопила она, — вот это! Да что же это за место такое? На что ни взгляни, оно либо напугает до смерти, либо разобьет тебе сердце. Нет, ты объясни, что это за место?

— А вот это был мири , — невозмутимо сообщил Ко. — Тебе здорово повезло, ты увидела его в первый твой день в Шейре. Только один мири и существует зараз, а состарившись, он поджигает свое гнездо и сгорает дотла. И когда огонь догорает, в гнезде уже сидит молодой мири . Ну, что ты об этом скажешь, дочурка?

Джой трясло.

— Феникс, — прошептала она. — Это феникс. Мы читали о них в школе. Но это же плод воображения, миф. И сатиры тоже — или как вы себя называете?

Ко пожал плечами и почесался.

— Древнейший тебе все объяснит.

— Ну да, конечно, — мрачно сказала Джой. — Древнейший. Ты бы хоть рассказал мне о нем, раз уж мы волочем наши задницы в такую даль, чтобы увидеться с ним.

— Увидеться с ними, дочурка , — Ко захохотал от удовольствия и взял ее за руку. — Кто такие Древнейший, я тебе рассказать не могу, — продолжал он. — Они есть и были всегда, все три разновидности. Другого названия для них не существует. Они Древнейший.

— Вот тебе сто восемьдесят семь лет, — сказала Джой. — А они еще и Древнейший.

Ко радостно закивал.

— И их три разновидности? — ей представились телевизионные пришельцы с огромными, так и этак сморщенными лысыми черепами.

— Один как небо, — ответил Ко. — Другой как огонь, а третий — земля, как земля. Но все они — Древнейший.

Джой вздохнула.

— Отлично, — сказала она. — Кстати, ты мне вот что скажи. Древнейшие — это они играют музыку? У вас тут везде музыка.

Пока она произносила эти слова, одинокий рог, зазвучавший вдруг в такой близи, в какой находился Ко, запел мелодию, грустную и грациозную, как долгое падение листа — поймал ее, подержал на весу и отпустил на свободу. В наступившей тишине Ко сказал:

— Нет, дочурка, Древнейший не играют музыку. Древнейший и есть музыка.

Джой не ответила.

Теперь дорога шла вверх по узкой долине, поросшей терновыми деревцами, треугольные листья которых отливали под солнцем серебром. Музыка поднималась и опадала по собственной воле, оплетая, словно цветущий вьюнок, мягкое шарканье раздвоенных копыт Ко. Временами казалось, что играет один рог, от силы два; временами — не меньше четырех; временами могла звучать дюжина, если не больше, целый оркестр Индиго. Джой старалась слушать музыку натренированным Джоном Папасом, понимающим ухом, но ничего у нее не получалось.

Маленькие существа, дремавшие на залитом солнцем валуне, поднялась, наблюдая, как Джой с Ко проходят мимо. Джой почти равнодушно отметила, что они походят на изображения драконов, вот только росточку в них не больше шести дюймов да цвета они песчаного, цвета камня, на котором они притулились. Когда глаза Джой встретились с прикрытыми набрякшими веками глазами самого крупного из них, тот тихо, но вызывающе зашипел и раскинул коричневатые крылья, прикрывая драконят.

— Шенди , рановато они в этом году, — сказал Ко, словно сообщая с приятным удивлением о появлении весенних цветов.

Дорогой Ко подбирал для нее с земли плоды — сладкие, темно-лиловые фиги и то, что он называл « явадуром ». Последний выглядел как помесь манго и авокадо, пах мокрой собакой, а вкусом напоминал заварной крем с жженым сахаром. Джой, у которой после выпитого в другом мире стакана шоколадного молока не побывало во рту ни крошки, умяла все явадуры , какие Ко удалось найти, и попросила еще. Сатир, с наслаждением следивший за нею, сказал: «Постой, дочурка, передохни. Самые лучшие явадуры растут в глубине леса. Эти — только их тени, сама увидишь. Подожди-ка меня здесь».