Джеймс Роллинс - Невинные

Их гондола скользила по спокойной глади темного канала в манящем свете полной луны под усеянным звездами небосводом. Когда он толкал суденышко шестом сквозь прозрачный туман вдоль великолепного венецианского дворца, на них накатило зловоние экскрементов и помоев, вторгнувшись в их приятную ночь, будто смердящий серой призрак.

Сердито сдвинув брови, Иуда посмотрел на канализационную трубу, лениво струящую стоки в канал.

Заметив его внимание и выражение, Арелла рассмеялась.

— Ужели сей град не довольно изыскан для твоего вкуса?

Он указал на комнаты наверху, полные смеха и нравственного упадка, а потом на жижу, оскверняющую воду внизу.

— Есть более хорошие способы избавляться от подобных отходов.

— И когда придет пора, они их отыщут.

— Они отыскали их и вновь утратили, — в голосе Иуды прозвучала горечь, скопившаяся в его душе за столетия, пока он наблюдал за участью людской.

Арелла провела длинными смуглыми пальцами по черному лаку корпуса.

— Ты речешь о былых дивах Рима, когда оный град был на пике своего великолепия.

Иуда толкал лодку прочь от освещенных домов, обратно к своей таверне.

— Многое было утрачено, когда этот город пал.

— Все воротится. Со временем, — пожала она плечами.

— В былые времена римские лекари умели исцелять хвори, от которых люди этой эпохи по-прежнему страдают и умирают.

Он вздохнул над тем, как много всего затерялось во мраке этого века. Пожалел, что не изучал медицину, чтобы сохранить эти знания после того, как библиотеки сожгли, а людей науки предали мечу.

— Сей век минет, — заверила его Арелла. — И знания будут отысканы сызнова.

Серебристый свет луны сиял в ее волосах и на голых плечах, заставляя его ломать голову о том, кто же эта таинственная женщина. Снова отыскав друг друга, они протанцевали почти всю ночь, кружась по паркетам, пока перед самым рассветом не оказались здесь.

Иуда наконец поднял тему, затронуть которую не решался весь вечер, страшась возможного ответа.

— Арелла… — Он замедлил ход гондолы, позволив ей дрейфовать в тумане по собственному произволу, будто упавшему на воду листку. — По одному лишь имени ясен мой грех, мое преступление и проклятие, наложенное на меня Христом, — шествовать через эти нескончаемые годы. Но как могла ты… кто ты?..

Он не сумел даже досказать вопрос.

И все же она поняла и улыбнулась.

— Что мое имя повествует тебе?

— Арелла, — повторил он, смакуя. — Красивое имя. Древнее. На древнееврейском означает «посланник Божий».

— И имя сие вполне уместно, — промолвила она. — Я нередко доставляла послания от Бога. В этом мы двое тоже схожи. Оба служим небесам, оба связаны долгом.

Иуда негромко фыркнул.

— В отличие от тебя, я никаких специальных посланий свыше не получал.

А как же он их желал! Когда первая горечь от проклятья начала спадать, Иуда частенько гадал, почему это наказание наложено на его плоть, сделав ее неумирающей. Просто ли это кара за его грех, или оно служит какому-то вящему умыслу, цели, которой он пока не смог постичь умом?

— Тебе посчастливилось, — заметила Арелла. — Я бы с радостью приняла такое безмолвие.

— Почему? — настоятельно спросил он.

Она со вздохом коснулась серебряного осколка, висящего на шее.

— Смутно прозревать будущее, ведая о грядущей трагедии, но не зная, как ее отвратить, может быть проклятием.

— Значит, ты прорицательница?

— Однажды была, — проронила она, устремляя взгляд сверкнувших черных глаз на луну и обратно. — Или, надлежит сказать, не единожды. В прошлом я некогда носила титул Дельфийского оракула, потом сивиллы Эритрейской, но за века я сменила несчетное число имен.

Потрясенный, Иуда опустился на ближайшее сиденье. Не выпуская шеста из одной руки, другой он взял за руку Ареллу. Несмотря на прохладу ночи, ее кожа источала жар и была куда горячей, чем прикосновения большинства мужчин и женщин, просто нечеловечески горячей.

Ее губы изогнулись в уже знакомой полуулыбке.

— Ты во мне сомневаешься? Ты, кто жил довольно, дабы узреть, яко мир меняется снова и снова?

Самое удивительное, что он ничуть не сомневался.

Гондола беззвучно дрейфовала в лунном свете, а на губах Ареллы играла полуулыбка, будто она знала его мысли, догадывалась, что он начал подозревать.

Она ждала.

— Я не претендую, что разбираюсь в подобных вещах, — начал он, воображая ее в своих объятьях, танцующей с ним. — Но…

Она чуть подвинулась на сиденье.

— И в чем же разбираться ты не претендуешь?

Иуда сжал ее ладонь и пальцы, источающие яростный жар.

— В природе подобных тебе. Тех, кому ниспосылаются сообщения Бога. Тех, кто живет веками. Тех, кто столь безупречен.

Сказав последние слова, он залился румянцем.

Арелла рассмеялась.

— Значит, я столь сильно разнюсь с тобой?

Самыми глубинами своего естества Иуда знал, что сие действительно так — и по природе, и по характеру. Она воплощает добро, в то время как он творил ужасные вещи. Он в изумлении воззрился перед собой, узнав другое имя, означающее «посланец Божий», другое имя, означающее слово «Арелла».

Он заставил себя высказать это вслух:

— Ты ангел.

Арелла сложила руки перед собой, будто в молитве. Мало-помалу разгораясь, ее тело начало источать мягкий золотистый свет, озаривший гондолу, воду, его лицо. Исходящее от него тепло наполнило душу Иуды радостью и святостью.

Она тоже вечное существо, но ничуть на него не похожа.

Он воплощает зло, она — добро.

Он полон тьмы, она — света.

Прикрыв глаза, Иуда впитывал ее сияние.

— Почему ты пришла ко мне? Почему ты здесь? — открыв глаза, он посмотрел на воду, на дома, на нечистоты в канале, а затем снова на нее — снова на красоту сверх всякой меры. — Почему ты на земле, а не в небесах?

Свечение ее угасло, и Арелла снова стала похожа на обыкновенную женщину.

— Ангелы могут сходить на землю, дабы погостить, — она подняла на него глаза. — А могут и упасть.

Последнее слово она подчеркнула.

— Ты упала?

— Давным-давно, — добавила она, прочтя на его лице изумление и потрясение. — Вместе с Утренней Звездой.

Иначе говоря, с Люцифером.

Иуда отказывался поверить, что она низвержена с Небес.

— Но я чувствую в тебе только благо.

Арелла взирала на него невозмутимым взором.

— Почему ты упала? — не унимался он, будто это был самый простой вопрос в самую заурядную ночь. — Ты не могла сотворить зло.