Джеймс Роллинс - Невинные

Рун не осмелился выказать ни намека на жалость. Слишком уж многие сангвинисты заплатили жизнью за то, что недооценивали своих противников. За невинным юным лицом нередко таится матерый убийца, промышлявший этим ремеслом не одну сотню лет. Рун напомнил себе об этом, но дитя казалось безобидным, скорее даже заслуживающим сострадания.

Рун мельком глянул на трупы на полу, напоминая себе, что не стоит обманываться. Отрок далеко не безобиден.

Он развернул паренька, обхватив поперек груди и прижав руки к туловищу, и подтащил к очагу. Над грубой деревянной каминной доской висело зеркало.

Отражение показало, что отрок затих в его хватке и не сопротивляется.

Несчастные карие глаза встретились в зеркале с его взглядом.

— Почему я чудище? — спросили детские губы.

Неожиданный вопрос поставил Руна в тупик, но он отыскал силы в том, чему научился от Бернарда.

— Ибо ты согрешил.

— Но я не грешил, а коли и грешил, то не по своей воле. Я был хорошим мальчиком. Чудище влезло в мое окно среди ночи. Оно меня укусило. И заставило пить свою кровь, а потом удрало. Я не просил об этом. Я отбивался от него, отбивался что было сил.

Рун вспомнил, как и сам поначалу отбивался от стригоя, похитившего его душу, и как в конце концов сдался, приняв предложенное упоение.

— Есть способ остановить зло — снова служа Богу.

— Зачем же мне служить богу, каковой попустил, чтобы сие постигло меня?

Отрок выглядел не разгневанным, а лишь любознательным.

— Ты можешь обратить сие проклятие в дар, — увещевал Рун. — Ты можешь послужить Христу. Ты можешь поддерживать себя, вкушая Его святую кровь, а не кровь людей.

Взгляд дитяти обратился к трупам на полу.

— Я не хотел их убивать. Вправду не хотел.

Рун ослабил хватку.

— Ведаю. И ты можешь прекратить смертоубийства тотчас же.

— Но, — ребенок встретился с ним взглядом в зеркале снова, — мне это понравилось.

Что-то во взгляде отрока взывало к тьме, таящейся в самом Руне. Он понимал, что эта первая миссия — такое же испытание для него, как и для отрока.

— Сие есть грех, — подчеркнул Рун.

— Тогда я кончу в Аду.

— Нет, коли отвратишься от сей стези. Нет, коли посвятишь жизнь служению Церкви, служению Христу.

Дитя поразмыслило над этим, потом молвило:

— Можешь ли обещать мне, что я не отправлюсь в Ад, коли сделаю по сказанному тобой?

Рун заколебался. Ему хотелось бы посулить чаду более неколебимую истину.

— На се уповаем.

Как и многое в жизни, это лишь вопрос веры.

Горящая головня, вывалившись из очага, выкатилась на камни перед ним. Яркие искры брызнули на пол и там угасли. Рун чувствовал, что рассвет стремительно приближается. Отрок поглядел на окно — видимо, тоже это ощутив.

— Ты должен решить, не мешкая, — поторопил Рун.

— Палит ли тебя солнце? — спросил ребенок, поморщившись при воспоминании боли.

— Да, — ответил Рун. — Но милостью Христовой я могу ходить под полуденным солнцем. Его кровь дает мне силу и святость для подобного.

В глазах отрока появилось сомнение.

— А что, коли я вкушу Его кровь, но не буду искренне веровать?

— Христос прозрит кривду. Его кровь испепелит тебя во прах.

Тельце отрока задрожало у него в руках.

— Отпустишь ли ты меня, ежели я откажусь?

— Я не могу дозволить тебе продолжать убиение невинных.

Отрок склонил голову в направлении пары на полу.

— Они были менее невинны, чем я хоть когда-либо. Они обкрадывали путников, торговали блудницами, а однажды перерезали горло человеку, дабы похитить его кошель.

— Бог им судия.

— Но моим судией будешь ты? — вопросило дитя.

Рун поморщился.

Такова его роль, разве нет?

Судья и палач.

Голос его дрогнул.

— У нас мало времени. Восход всего лишь…

— У меня всегда было мало времени, а теперь его нет и вовсе. — Навернувшиеся на глаза слезы побежали по щекам мальчонки. — Я не пойду с тобой. Я не стану священником. Я не сделал ничего дурного, дабы заслужить участь стать сим чудищем. Так сверши сие ныне. И не мешкай.

Рун заглянул в эти заплаканные, но полные решимости глаза.

Такова Божья воля, напомнил он себе.

И все же медлил, хотя палящее солнце должно было вот-вот появиться.

Что сделало это дитя, чем заслужило преображение в нечисть? Оно было невинно, оно сражалось со злом, когда подверглось нападению, но проиграло.

Рун ничуть от него не отличался — разве что избрал служить Ему.

От тел на полу исходил запах стылой крови. Лишь эти руины оставит по себе отрок до скончания дней своих.

— Прости меня, — прошептал Рун.

Отрок же откликнулся единственным словом, которое будет преследовать Руна все грядущие столетия.

Несмотря на это, он полоснул лезвием по горлу чада, оросив зеркало темной кровью.

Рун пришел в себя на полу темницы. В какой-то момент он заполз под ложе и свернулся калачиком, горестно рыдая. И лежал там один-одинешенек, глядя на доски лежанки всего в ладони от своего лица.

Почему мне был явлен этот момент?

Он сделал все, как велено, повинуясь слову Божию.

Как могло это быть грехом, нуждающимся в покаянии?

Неужели оттого, что я поколебался в конце?

Корца выкарабкался из-под лежанки и присел на ее краешек. Упер локти в колени, уронил голову на ладони и молился об утешении.

Но утешение не приходило. Вместо того он помнил ясные карие глаза отрока, его тонкий голосок, как тот прильнул к Руну и поднял подбородок, чтобы клинок не промахнулся.

Рун помнит, как просил его о прощении.

Отрок ответил.

Нет.

И все же, во имя Господа, он убил дитя.

С той поры немало невинных умерли от его клинка. Он больше не медлил, больше не колебался. Убивал без зазрения совести. Годы служения привели его к этому — он научился убивать детей без укоров совести и раскаяния.

Теперь же, спрятав лицо в ладонях, горько рыдал.

Оплакивая себя и отрока с карими глазами.

19 декабря, 14 часов 36 минут

по центральноевропейскому времени

Кастель-Гандольфо, Италия

Джордан потянулся под простынями, каждой клеточкой обнаженного тела осязая тело Эрин. Та что-то пробормотала во сне, и он привлек ее к себе покрепче.

Боже, как же он по ней скучал!

Стук в дверь разбудил Эрин, явно ее напугав. Она поспешно села. Белокурые волосы рассыпались по плечам, и одеяло упало, открыв ее обнаженные груди. В призрачном свете, пробивающемся сквозь закрытые жалюзи, она была прекрасна.