Клайв Льюис - Хроники Нарнии

(Тем, кто забыл эту историю, напомню, что Андрокл жил во втором веке нашей эры, был святым пустынником и как-то раз вылечил раненого льва. Впоследствии язычники бросили Андрокла на съедение львам, но среди них, не язычников, конечно, а львов, оказался бывший Андроклов Лев, который и сам не тронул целителя, и товарищам не велел.)

— Будь осторожна, Люси, — предостерег Каспиан. — Драконам ума не занимать. А вдруг это хитрость злодейская?

Но Люси уже бежала к берегу, а за ней, быстро перебирая короткими лапками, едва поспевал Рипичип. Эдмунду, Каспиану и Дриниану не оставалось ничего другого, как последовать за ними.

— Дай мне скорее твою бедную лапку, — промолвила девочка. — Сейчас я ее вылечу.

Дракон, вспомнивший, как снадобье Люси помогло ему, когда он еще был Юстейсом, радостно протянул лапу. Правда, к его сожалению, эликсир из алмазного флакона не помог снять браслет, но боль ослабла мгновенно, да и опухоль начала спадать.

Все толпились вокруг, наблюдая за исцелением, и тут Каспиан воскликнул:

— Взгляните! Взгляните сюда! — Юный король указывал на золотой браслет.

— А что тут такого? — спросил Эдмунд.

. — Герб, — ответил Каспиан. — Видишь герб?

— Маленький молот, а над ним алмаз словно звезда, — сказал Дриниан, — Где-то я его видел.

— Конечно, видел! — воскликнул Каспиан. — Еще бы тебе не видеть герба лорда Октесиана!

— Ах, негодяй! — закричал Рипичип дракону, — А ну, сознавайся — ты сожрал нарнианского лорда?

Дракон поспешно замотал головой, явно отрицая обвинение.

— А вдруг, — предположила Люси, — это и есть сам лорд Октесиан, только заколдованный?

— Вряд ли, — возразил Эдмунд, — Дракон, скорее всего, настоящий, ведь они любят собирать золото. Но вот Октесиан, судя по всему, не уплыл дальше этого острова.

— Сейчас я все выясню, — сказала Люси и спросила дракона: — Вы случайно не лорд Октесиан?

Тот отрицательно покачал головой.

— Но вы заколдованы? — не унималась девочка. — Вы раньше были человеком?

Последовал энергичный кивок.

И тут кто-то (то ли Люси, то ли Эдмунд; об этом потом долго спорили) задал вопрос:

— Эй, а ты случайно не Юстейс?

Дракон снова кивнул, стукнул хвостом по воде, а из его глаз хлынул такой поток горючих (и горячих) слез, что всем пришлось отскочить в сторону.

Люси всячески старалась утешить его и даже, набравшись смелости, чмокнула в чешуйчатую морду, тогда как остальные вздыхали, качали головами, приговаривали: «Да, вот уж не повезло» и уверяли, что не бросят друга в беде и так или иначе непременно его расколдуют. Конечно, всем страшно хотелось узнать, как это мальчик вдруг сделался драконом, но говорить Юстейс не мог, а когда попытался написать что-либо на песке, ничего путного из этого не получилось. Во-первых, он никогда не читал ни сказок, ни приключенческих книг и не умел описывать волшебные приключения, а во-вторых, не так-то просто нацарапать хоть что-то вразумительное драконьей лапой. Часть написанного стиралась его же собственным хвостом, часть смывали набегавшие волны, и в результате получилось примерно следующее:

«Я ПЕЩ ДРАК ТОМУ ЧТО МЕРТВ ДОЖДЬ СИЛЬН ХОЧ СНЯТЬ БРАС Л…»

Уразуметь что-либо из этого было трудно, однако скоро все убедились, что превращение в дракона пошло Юстейсу на пользу — характер у него определенно исправился. Теперь он не увиливал от работы, напротив, старался принести как можно больше пользы, что в его новом качестве удавалось ему совсем неплохо. Облетев гористый остров, где в изобилии водились дикие козы и кабаны, он принес товарищам немало добычи. Охотился Юстейс, можно сказать, милосердно — убивал животных мощным ударом хвоста, так что жертва погибала мгновенно, даже не поняв, что случилось. При этом сам он всегда насыщался в одиночестве. Потому что, будучи драконом, мог есть только сырое мясо и не хотел смущать спутников своими кровавыми пиршествами. Потом, пыхтя и отдуваясь на лету, он принес в лагерь здоровенную, вырванную с корнями сосну, вполне годившуюся на мачту. Холодными, дождливыми вечерами Юстейс укрывал товарищей от непогоды, раскинув крылья; а чтобы согреться, достаточно было прислониться к его горячим бокам. Стоило ему разочек дохнуть, как даже мокрые дрова вспыхивали ярким пламенем. Порой он брал кого-нибудь прокатиться, и люди с драконьей спины видели далеко внизу лесистые зеленые склоны, отвесные утесы, глубокие теснины, а на востоке, там, где море сходилось с голубым небом, темное синее пятно. Возможно, то была земля.

Юстейс с радостью ощущал заботу товарищей и с еще большей радостью заботился о них сам. Пожалуй, лишь это совершенно новое для него чувство и удерживало беднягу от отчаяния. Потому что ему совсем не нравилось быть драконом. Он содрогался от отвращения всякий раз, когда, пролетая над горным озерцом, видел в нем свое отражение. Ему были ненавистны и перепончатые крылья, и когтистые лапы, и зубчатый гребень на спине. Одиночества он боялся, но людей стыдился. В теплые, сухие вечера, когда не требовалось согревать товарищей, Юстейс уползал подальше и сворачивался кольцом где-нибудь между лесом и заливом. Как ни странно, главным его утешителем сделался Рипичип. Благородный предводитель мышей частенько покидал веселый круг у костра, усаживался у самой драконьей морды с наветренной стороны, так, чтобы глаза не слезились от дыма, и заводил разговор насчет превратностей судьбы и поворотов колеса Фортуны. «Будь мы у меня дома, — говорил Рипичип, хотя его дом представлял собой обыкновенную нору, куда дракон не смог бы даже просунуть голову, — я мог бы показать множество книг об императорах, королях, герцогах, рыцарях, прекрасных дамах, поэтах, астрономах, философах и чародеях, которые, оказавшись в самом горестном положении, не пали духом и в конце концов обрели счастье». По правде сказать, утешали подобные речи не так уж сильно, но велись они от чистого сердца — и это Юстейс запомнил навсегда.

Но время шло, и со всей беспощадностью встал вопрос — что делать с драконом, когда корабль будет готов к отплытию? В присутствии Юстейса эту тему старались не затрагивать, но до него все равно то и дело доносились обрывки фраз: «Может, уложим его вдоль одного борта, а припасы, для равновесия, вдоль другого?», или «А не попробовать ли взять его на буксир?», или «Хотелось бы знать, долго ли он может лететь без отдыха?» Но чаще всего звучал вопрос: «Чем же его кормить?» Мысль о том, что на борту корабля он будет тяжкой обузой, врезалась в его сознание, как проклятый браслет в лапу. И избавиться от нее было так же невозможно, как и от золотого браслета, который, несмотря на боль, дракон снова и снова, особенно душными ночами, безнадежно пытался сорвать, пуская в ход зубы.