Клайв Льюис - Хроники Нарнии

В те дни далеко на юге, в Калормене, жил в хибарке на самом морском берегу бедный рыбак по имени Аршищ, а при нем — мальчик, сызмальства привыкший величать Аршиша отцом. Мальчика звали Шаста. Почти каждое утро Аршиш уходил на лодке в море, к полудню возвращался, запрягал в повозку осла и ехал в соседнюю деревушку — продавать улов. Коли рыбу всю расхватывали, он возвращался домой довольный и ничего Шасте не говорил, а вот коли покупали со скрипом, Аршиш принимался костерить сына на чем свет стоит и даже, бывало, крепко поколачивал. У него всегда находилось к чему придраться: и то сказать, ведь Шаста и сети чинил, и обед готовил, и в доме прибирался — вон сколько дел, уж где-нибудь непременно напортачишь.

Шаста один или два раза ездил в деревушку вместе с Аршишем; этих поездок ему хватило, чтобы усвоить — на юг от их дома, за ручьем, нет ничегошеньки ну вот столечко интересного. Деревенские были похожи на его отца — все как один бородатые, в тюрбанах, в длинных и грязных одеждах, на ногах деревянные башмаки с загнутым мыском, а говорили они громко и вечно рассуждали о всякой скучной ерунде. Зато на севере!.. О! На севере лежали неведомые земли, манившие Шасту, как манит нас все запретное (ведь ему строго-настрого возбранялось ходить туда, а почему — он и знать не знал). Частенько, сидя под одиноким деревом, что росло возле хибарки, и штопая сети, он с тоской поглядывал на север, на травянистый склон, упиравшийся в гряду холмов, за которой было видно только небо с редкими птицами.

Порой, когда рядом оказывался Аршиш, мальчик спрашивал: «Отец мой, что там, за холмами?» В дурном настроении рыбак вместо ответа таскал Шасту за уши — мол, нечего языком трепать, давай работай. А когда настроение у него выдавалось мирное, он обычно отвечал так: «Сын мой, не забивай себе голову глупыми вопросами. Ибо сказано мудрецом: «Приверженность делу — залог преуспеяния, а те, кто задается вопросами, кои их не касаются, ведут ладью безрассудства на камни нужды»».

Всякий раз, когда Шаста слышал такой ответ, ему начинало казаться, что за холмами скрывается некая невообразимая тайна. На деле же рыбак отвечал так потому, что и сам ведать не ведал, что там, за холмами. По правде сказать, ему было все равно — и без того забот хватает, чтоб попусту любопытствовать!

Однажды с юга прискакал всадник. Шаста уставился на него разинув рот — этаких благородных господ он в жизни не видывал. На всаднике была кольчужная рубашка, из-под шелкового тюрбана виднелся шишак шлема. На бедре всадника висел кривой ятаган, за спиной виднелся круглый щит с медными заклепками, в правой руке неизвестный сжимал пику. И конь под ним был на загляденье: серый в яблоках, крепкий, ладный, с пышной гривой и длинным хвостом; стремена и уздечка отливали серебром. Лицо всадника было смуглым, как и у всех калорменцев, а вот борода, завитая и надушенная, — ярко-красной (Шаста и вообразить не мог, что бороду можно покрасить). Аршиш сразу догадался по золотому браслету на руке всадника, что видит перед собой таркаана, иначе говоря — знатного вельможу, и повалился ниц, потянув за собой сына.

Таркаан потребовал приюта на ночь; разумеется, рыбак не посмел ему отказать. Ради нежданного гостя на стол выставили самое лучшее, что только было в доме, но вельможа досадливо поморщился и почти не притронулся к еде). А потом Шасту, как всегда, наделили куском хлеба и отослали прочь. Обычно мальчик шел в сарай, где держали осла, и ложился спать на устилавшем земляной пол тростнике. Но сейчас было еще рано, и потому Шаста, которого никогда не учили, что подслушивать нехорошо, уселся у хибарки и прижался ухом к трещине в стене. И вот что он услышал.

— Что ж, хозяин, — проговорил таркаан, — не буду скрывать — я имею виды на твоего мальчишку.

— О господин, — угодливо отозвался рыбак (Шаста живо представил себе, как отец жадно облизывается), — и какую же цену ты назначишь за то, чтобы твой недостойный слуга расстался со своим единственным чадом, отрадой его старости? Как сказано у мудреца: «Кровное родство важнее похлебки, и отпрыск для родителя дороже яхонта».

— Допустим, — сухо согласился таркаан, — Но другой мудрец сказал: «Помышляющий обмануть благоразумного подставляет спину бичу». Не пятнай свои седины ложью. Этот мальчишка вовсе не сын тебе, ибо твои щеки смуглее моих, а у него кожа белая, будто у ненавистных варваров, обитающих на далеком севере. Эти варвары — сущие исчадия преисподней, но пригожести им не занимать.

— Ох, как верно сказано, — вздохнул рыбак, — что на всякий меч найдется свой щит, но взор мудрого проникнет сквозь все препоны! Преклони же свой благосклонный слух, мой сиятельный гость. Всю свою жизнь я прозябал в бедности и потому никогда не женился и не завел ребенка. Но случилось так, что в полнолуние, в тот самый год, когда началось благое правление нашего великого тисрока — да живет он вечно! — боги в неизреченной милости своей лишили меня ночного сна. И поднялся я с убогого моего ложа и вышел на берег, чтобы насладиться свежестью воздуха и омочить персты в соленой влаге. И внезапно донесся до меня плеск, будто пенили воду. весла, и различил я чей-то крик. А вскоре приливною волною примчало к берегу лодку, и в ней был мужчина, исхудавший от голода и изнемогший от жажды, и был он уже мертв, хоть и не успел остыть; и подле него, на дне лодки, валялся пустой бурдюк из-под воды — а рядом лежал младенец. И молвил я себе: «Верно, несчастные эти потерпели кораблекрушение, и старший, по соизволению благорасположенных богов, голодал, дабы выжил меньшой, и скончался в виду спасительной земли». И припомнил я тогда, что того, кто помогает нуждающимся, боги не преминут щедро вознаградить, и, движимый состраданием, ибо твой ничтожный слуга — человек добросердечный…

— Прибереги похвалы для других, глупый старик! — перебил таркаан. — Иными словами, ты забрал ребенка — и сдается мне, по его виду, что за каждый кусок хлеба с твоего стола он уже отработал впятеро! Назови же наконец свою цену. Твое витийство меня утомляет.

— О господин мой, — воскликнул Аршиш, — как ты мудро изволил заметить, этот мальчик — моя надежда и опора. И потому его цена не может быть малой. Ведь когда я продам его тебе, мне придется покупать или нанимать кого-то взамен.

— Хорошо, хорошо, — сказал таркаан. — Даю тебе пятнадцать мин серебром.

— Пятнадцать! — вскричал Аршиш. По голосу рыбака чувствовалось, что он уязвлен до глубины души. — Пятнадцать! Светлейший таркаан, снизойди к моему почтенному возрасту! Не потешайся над моими сединами! Я говорю — семьдесят.

Тут Шаста поднялся, стараясь не шуметь, и на цыпочках двинулся прочь. Он услышал все, что хотел: ему доводилось наблюдать, как торгуются деревенские, так что он знал, чем все кончится. Мальчик ничуть не сомневался, что в конце концов Аршиш уступит его таркаану — не за пятнадцать мин, конечно, но и не за семьдесят; а еще он был уверен — чтобы сторговаться, им потребуется несколько часов.